Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

к его письму П. А. Осиповой (№ 125), исполненному горечи и печали. Такое построение выглядит убедительным, ибо ко всем преодолимым невзгодам постепенно приближалась непреодолимая: нарушение семейного спокойствия, клевета, обращенная уже не против Пушкина-поэта, но против Пушкина-семьянина. Тут впору было с ума сойти! В светских гостиных Петербурга появился будущий его убийца. Не исключен даже намек в письме от 25 сентября: «… иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу». Хотя, возможно, здесь уже сказывается излишнее воображение пушкинистов, отягченное знанием того, что произошло после. Что же касается упомянутого очевидного противоречия между свободой духа, ясностью мысли, творческой свежестью и глубочайшим отчаянием, оно – реальность в жизни многих людей. Но в данном случае положение необычайно осложнено, и пропасть стократно углублена великой силой личности Пушкина, невиданно тонкой его восприимчивостью и поэтической всеотзывчивостью.[319]

В Михайловское он уехал 7 сентября. 26 числа закончено бессмертное «Вновь я посетил…» (см. гл. VIII, № 109). Прав был один из первых советских биографов Пушкина Н. Л. Бродский: «Эти стихи стали символом пушкинского благоволения к молодым поколениям, шедшим на смену не только его веку, его культуре. И начальные строки этого стихотворения не забудутся никогда, пока будет звучать на земле русское слово. Какой вечной красоты лишены были современники поэта, при его жизни не знавшие этих стихов!». Точного перечня того, что написано тогда в Михайловском, у специалистов нет до сих пор. Видимо, Пушкин работал над первыми главами «Египетских ночей», «Марьей Шонинг», некоторыми драматическими отрывками. Он думал о продолжении «Евгения Онегина» (№ 117). И, наконец, он написал несколько строк, которые сами за себя говорят:

О бедность! затвердил я наконец

Урок твой горький! Чем я заслужил

Твое гоненье, властелин враждебный,

Довольства враг, суровый сна мутитель?..

Отпуск дан ему был на четыре месяца, но уже 23 октября он возвратился. Непосредственным поводом было известие о болезни матери, главной причиной – душевная тревога, которую ни осень, ни любимая деревня не могли унять.

14 декабря исполнилось десять лет со дня декабрьского восстания. Были сделаны некоторые послабления каторжным и ссыльным. Пушкин не терял надежды на освобождение Кюхельбекера (№ 127). В конце 1835 г. он написал о возвращении декабристов и в стихах. Античная оболочка (переложение оды Горация) не мешает однозначному восприятию:

Кто из богов мне возвратил

Того, с кем первые походы

И браней ужас я делил,

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил?

Он верил, что «милостью богов» еще увидит друзей своей юности, с кем вместе молодо мчался «за призраком свободы». Есть там и такие строки:

А ты, любимец первый мой,

Ты снова в битвах очутился…

И ныне в Рим ты возвратился

В мой домик темный и простой…

Обращение к «первому, бесценному другу», с которым уже не довелось никогда увидеться, легко угадывается здесь.

Год кончился просьбой к Бенкендорфу об издании «Современника». Борьба продолжалась.

«ЧТО МОИ РЕБЯТИШКИ?»

Одно важное событие в жизни Пушкина в 1835 г. оставлено для конца главы. 14 мая жена родила ему второго сына – Григория. Тревожился будущий отец на этот раз пуще обычного и даже, к удивлению всей семьи, уехал в Михайловское на десять дней (см. гл. I). Возвратился он на следующий день после родов и вздохнул свободнее, узнав, что все прошло более или менее благополучно (№ 100). Наталья Николаевна хотела назвать сына Николаем, а Александр Сергеевич – либо Гаврилой, либо Григорием. Оба эти имени встречались в роду Пушкиных в Смутное время, которым поэт особенно интересовался, работая над «Борисом Годуновым». Собственно, и старший сын чуть было не стал Гаврилой, но победило отцовское имя. В письмах Пушкина о Грише всего лишь несколько упоминаний. Два – в письмах к теще, вскоре после его рождения и одно к жене из Москвы 14 мая 1836 г.: «Сегодня день рождения Гришки, поздравляю его и тебя. Буду пить за его здоровье». До следующего Гришиного дня рождения отец не дожил.

Жизнь братьев Пушкиных, сыновей поэта, складывалась поначалу примерно одинаково. В 1849 г. Григорий был принят в Пажеский корпус; в 1853 г. имел уже чин корнета; потом служил, как и Александр, под началом отчима; в 1860 г. был ротмистром в должности адъютанта командующего отдельным гвардейским корпусом; в 1864 г. подполковник Г. А. Пушкин служил при министре внутренних дел. Несколько раз младший сын поэта, получая отпуск, путешествовал, бывал во Франции. Но в 1866 г. карьера его внезапно оборвалась – с чином надворного советника Григорий Александрович вышел в отставку. По полюбовному разделу с братом и сестрами досталось ему отцовское Михайловское, куда он – думая, что навсегда – перебрался. Не вдаваясь в подробности, которые довольно темны, скажем, что отставка Г. А. Пушкина и почти полное удаление от столиц объясняются, видимо, личными причинами. Много лет он был связан с бедной француженкой, на которой по каким-то обстоятельствам не мог жениться, но потом увез с собою в Михайловское и жил общим домом. Началось это еще при жизни Натальи Николаевны и очень ее тревожило.

В Опочецком уезде сын поэта занимался делами общественными – был мировым судьей и присяжным заседателем. Даже в чинах продвинулся, дойдя до статского советника. Сохранившиеся о нем воспоминания (внука А. П. Керн Ю. Μ. Шокальского, С. Яблоновского и других) рисуют очень симпатичного, ранимого и гордого человека с родовой пушкинской внешностью и мягким материнским характером. В молодости, как говорили, был он красив и, по некоторым отзывам, чем-то напоминал мать. Но видевший его уже в пожилых годах мемуарист писал: «Я невольно поразился огромным сходством Г. А. с отцовскими портретами, такой же нос, такой же лоб, тот же склад лица, только волосы не вьются, да длинная седая борода». Рассказывали, что Григорий Пушкин пробовал свои силы в юмористическом стихотворстве, но никогда ни строки не напечатал. Внук Евпраксии Вульф (Вревской) вспоминал о знакомстве с младшим сыном поэта: «Не только внешностью, но и характером был очень похож на отца. Та же живость, подвижность, здоровая нервность, быстрая восприимчивость и отзывчивость, жизнерадостность, пожалуй, такая же страстность». Больше тридцати лет прожил Григорий Александрович там, где отец его «провел изгнанником два года незаметных». И никто, включая окрестных крестьян, худого слова о нем не сказал; наоборот – шапки снимали и низко кланялись при встрече с этим благородным человеком. Был он отличный хозяин: настроил теплиц, оранжерей, поддерживал любимый отцовский и дедовский еще фруктовый сад; привел в порядок дом, который совсем было разрушился; страстно любил охоту. В доме у него было много книг, в том числе все отцовские, которые он неизменно перечитывал. На известной картине H. Н. Ге «Пушкин в Михайловском» изображен кабинет Григория Александровича.

Как и для всех детей поэта, память отца была для Григория Александровича святыней – с тех самых пор, как, впервые оказавшись в Михайловском, летом 1841 г. шестилетним ребенком он бросил горсть земли на могилу отца. В юности он первый выступил против публикации писем Пушкина, требуя, чтобы «цензура… не одобряла к печати записок, писем и других литературных и семейных бумаг отца моего без ведома и согласия нашего семейства». Резкий протест его вызвало опубликование И. С. Тургеневым по доверенности младшей дочери поэта писем отца к матери. Насколько прав он был, сказать трудно. Конечно, детям поэта и близким друзьям не всегда приятно было разглашение биографических подробностей. Но, как известно, в пушкинских шутках неизменно есть доля правды, а поэт 25 сентября 1832 г. писал жене: «Вчера был я у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отправил к тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства».

Постоянной заботой Г. А. Пушкина была могила отца в Святогорском монастыре, где любил он слушать звон колоколов; приходилось много раз укреплять могильный холм; небольшая площадка у стены