На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

Когда я вышел от командующего, в комнате стоял Михаил Михайлович Кралич.

— Что же будет с нами? — с этими словами встретил он меня.

— Ще не вечер — гласит украинская пословица, — донесся из дальнего угла комнаты голос Водянника. — Фашистов у Берлина добивать будем.

— Вот это молодцом, — в унисон ответили мы с Краличем, и все вместе вышли к машинам.

Неожиданные встречи

До Кантемировки наша штабная автоколонна добралась без особых приключений. Но как только пересекли железную дорогу и отъехали с десяток километров, попали под сильнейшую бомбежку.

Вот впереди идущие машины остановились, и люди побежали в разные стороны — бомбежка началась. Совсем близко взрываются бомбы, сыплются осколки и слышится одинокий лай зенитного пулемета.

— Поехали! — кричит нам из противоположного кювета Кралич. — А то чего доброго еще эти пираты вернутся и жарку подбавят.

Автоколонна снова трогается в путь, но теперь уже все бдительно следят за воздухом. Как назло, солнце печет по-южному, дышать нечем. Страшно хочется пить, но водой не запаслись.

— Нам бы только в Богучарах через мост проскочить, — замечает побледневший Кралич. — За Доном оно как-то поспокойней.

— О каком спокойствии, Михаил Михайлович, может теперь идти речь?

Ответ его не слышу. Быстро нарастает рев девятки тяжелых бомбардировщиков, которые, однако, не бомбят колонну, а, слегка обстреляв ее из пушек и пулеметов, уходят в направлении Богучар. Через несколько минут впереди раздаются мощные взрывы, и облегченные самолеты, поднявшись на большую высоту, возвращаются на запад. 

— Ироды проклятые! — возмущается какой-то шофер, высунувшийся по пояс из кабины, и показывает кулак в сторону улетевших самолетов противника. — Мабуть, мост разбомбили.

Это предположение вскоре подтверждается. Колонна, упершись своей головой в предместье Богучар, останавливается. Выключаются моторы. В жаркой степи только теперь слышно, как поют жаворонки и стрекочут кузнечики. Приятно пахнет жнивьем. В такие минуты кажется, что совсем нет этой страшной войны, что вот сейчас выйдут из ближайшего хутора молодые загорелые казачки и хором запоют милые сердцу песни. Но вместо девичьих голосов звучит команда: «По машинам! По машинам!».

Ко мне подходит Анатолий Шаповалов, заместитель начальника инженерного отдела саперной армии.

— Едем в Казанскую. Там переправляться будем.

Смотрим на карту. Казанская вроде и не очень далеко отсюда, километров 20–25, не больше. Но как проскочить этот путь, если на небе ни одного облачка, погода летная и немецкие самолеты висят все время в воздухе?

А машин из-за образовавшейся пробки собралась тьма-тьмущая. Здесь и артиллеристы, и пехота, и даже наши летчики, перебазирующиеся на новые места. Все норовят вырваться вперед, но это не так легко: вправо и влево от дороги болотистая низина. Смельчаки, рискнувшие прорваться стороной, строго наказаны — их машины безнадежно застряли.

Вскоре саперам удалось организовать, как говорят в армии, службу регулирования движения, и колонна тронулась, но опять-таки ненадолго. Снова налетают «юнкерсы». Сперва они бомбят, а затем стреляют без прицела из крупнокалиберных пулеметов. Выпачканные в грязи, усталые, мы бросаемся к машинам и продолжаем путь.

В Казанскую добираемся еще засветло. Как и все, наскоро прячем машины в посеревших от пыли садах, маскируем их и в первую очередь бежим узнать, где и как можно переправиться на противоположный берег Дона.

К сожалению, нас и здесь ждет горькое разочарование: еще в полдень немецкая авиация разбила мост.

Возле разрушенных пролетов копошатся саперы. Они обещают за ночь восстановить переправу, но люди им неохотно верят.

Не все выдерживают это напряжение. Некоторые явно впадают в панику. Кругом только и разговоров, что кто-то где-то видел немецкие танки, и это «где-то» оказывается совсем близко. А парашютистов со свастикой вообще, мол, надо ждать с минуты на минуту здесь, в Казанской. Кое-кто, оставляя машины и ценное имущество, начинает переправляться через Дон на лодке или вплавь, спасая свою шкуру.

Меня нагоняет и тянет за рукав незнакомый военврач в пенсне, высокий худощавый юноша.

— Скажите, инженер, — с дрожью в голосе спрашивает он, — как мне спасти ценнейшие медикаменты? Или, может быть, это никому уже теперь не нужно? Большее пропадает...

Я отвожу его в сторону от дороги и пытаюсь успокоить:

— Стемнеет, айда с нами. Под покровом ночи махнем до знаменитой станицы Вешенской, а там и переправимся. А имущество берегите: ведь мы только-только начинаем войну.

— Понятно. Спасибо. А вы уверены, что там мосты целы?

— Убежден, дорогой мой медик. Где ваши машины? Гоните их к нам.

Врач неожиданно исчезает. Видимо, он поспешил к своим.

Когда едва начало темнеть, несколько машин штаба 7-й саперной армии и автобус, с нарисованными на боковых дверцах огромными красными крестами, начали медленно спускаться на юг по дороге вдоль Дона, в сторону Вешенской.

— Немцы, — говорит, закутавшись в старую шинель, Кралич, — сегодня уничтожили на Дону все переправы. Не дают навести их вновь, хотят взять нас живьем и захватить побольше трофеев.

Анатолий Шаповалов лежит в кузове подле Михаила Михайловича на свежем сене, мечтательно смотрит на нависший над ним звездный шатер и улыбается.

— Россию, дружище, немцам никогда не осилить, — убежденно говорит он. — Кишка у них тонка. Вот увидишь, милок Миша, завтра вся эта паника рассеется как дым.

Слушаю этот разговор, лежа на крыле машины. Мы едем с потушенными фарами. Темно. Приходится то и дело кричать Водяннику: «Правей, левей», чтобы не попасть в какую-нибудь канаву или болото.

На рассвете машины проскочили через мост в районе станицы Вешенской. И только отъехали километра два от Дона, как тут же началась страшная бомбежка моста и огромного скопления войск на подходах к реке. Все же основная масса людей и техники в те дни вышла из-под удара, переправившись через Дон на подручных средствах. На противоположном берегу части немедленно окапывались и занимали оборону.

Сбор штаба саперной армии был назначен на хуторе Шумиловском. Правда, мы еще не нашли