Дети семьи Зингер - Клайв Синклер

которая была на шестом месяце беременности. Реб Куне обвинил в ее позоре Йоше, но на все вопросы раввинов тот отвечал загадочными фразами. «Не знаю… Я пришел отовсюду… Я камень». Раввины были озадачены, но в конце концов все же приняли решение, которое удовлетворило всю Бялогуру. Йоше обязали жениться на Цивье; торжественная свадебная церемония должна была состояться на кладбище. Так город искупит грех добрым делом. Для Нохема это искупление было поистине злой насмешкой судьбы: жениться на каком-то нелепом существе с чужим ребенком во чреве, вместо того чтобы стать мужем красавицы Малкеле, носившей под сердцем его дитя… Брачная церемония проходила возле склепа, под которым Цивья ранее совокуплялась с контрабандистами. Жених был безучастен. «Он позволял людям делать с собой все, что они хотели». В ту же ночь Йоше исчез — и снова отец жены объявил ее агуной. Стоит отметить, что в истории с Гимплом договорный брак тоже был заключен на кладбище, и женой его также стала блудница, забеременевшая от другого. И Гимпла, и Йоше считали дурачками, однако вели себя они совершенно по-разному. Йоше исчез, а Гимпл остался с женой и даже взял на себя ответственность за церемонию обрезания младенца. Он считал, что раз «Бог дал плечи», то уж надо нести на них мешок. Гимпл был единственным настоящим евреем во всем Фрамполе — единственным, кто жил абсолютной верой и поступал согласно ей. А вот Йоше нес на плечах совсем другое бремя, тяжелое, словно камень в мешке, — его собственный грех. Йоше стал жертвой той самой веры, из которой Гимпл черпал силы; оба персонажа отражают характеры своих создателей.

Спустя пятнадцать лет Нохем вернулся в Нешаву. Сереле вновь начала носить одежды замужней женщины. Загадочное поведение Нохема, из-за которого в Бялогуре он прослыл грешником, в Нешаве вскоре завоевало ему репутацию святого. «Не поймешь его, — недоумевал ребе Мейлех». Не будучи ни святым, ни грешником, Нохем оставался ко всему безучастным, что, однако, лишь разжигало религиозный пыл его сторонников, которые уже начали говорить о нем как о следующем нешавском ребе. Уже в который раз другие люди планировали за Нохема его будущее. Но во время великого празднования Рошашоне обе его ипостаси встретились лицом к лицу. Реб Шахне, даян[93] из Бялогуры, опознал его как Йоше-телка. Пророческий крик реб Шахне прозвучал как эхо реальных событий: «Люди! Нешавский двор горит огнем! Йоше-телок живет с дочерью ребе!» Огонь, разожженный Малкеле, еще не догорел, и реб Шахне, горящему пророческим жаром, было суждено довершить ее месть: «…он баламутил еврейские города и местечки, разжигал пламя гнева, вражды и тревоги». Бялогурский даян писал письма и ходил по домам, пока не добился раввинского суда. Но кем же был подсудимый, Нохемом или Йоше? Этот вопрос разделил целые семьи не хуже гражданской войны между партиями «Бублик-с-Дыркой» и «Бублик-без-Дырки» в фельетоне Ташрака.

Люди прекратили изучать Тору, торговать, работать и даже молиться <…> Объявляли бойкот, расторгали помолвки. Отец принуждал замужнюю дочь развестись с мужем, если тот был врагом ребе, которого почитал тесть… Никто не покупал у «врага» вино для кидуша — ведь оно было таким же трефным, как и вино гоев.

Когда в какой-то момент дело дошло до кровавых беспорядков, гражданские власти заставили раввинат перейти к решительным действиям, и официально назначенные раввины воспользовались этой возможностью, чтобы нанести удар по неквалифицированным хасидским конкурентам. Семьдесят раввинов — «по числу раввинов Синедриона»[94] — подписали прокламацию, в которой призывали ребе Мейлеха из Нешавы предстать перед Судом священного закона по делу его зятя. У ребе Мейлеха не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться, пусть даже рискуя своим авторитетом. Это была еще одна великая битва миснагедов и хасидов, извечный спор между Башевой и Пинхосом-Мендлом. Цивья настойчиво называла ответчика своим мужем Йоше, а Сереле утверждала, что это ее муж Нохем, и судебное разбирательство двигалось то в одном, то в другом направлении. Подсудимый вспомнил все свои предыдущие ипостаси, вспомнил свадьбу с Сереле и заученное толкование Торы, которое произнес тогда, — и повторил его снова «отрешенным, как будто загробным голосом». Нохем все еще ждал, когда же ему скажут, кто он такой. В конце концов, лиженский цадик нашел ответ — который, по сути, представлял собой одну из давних шизофренических фантазий самого Нохема.

Праведник задрожал.

— Подсудимый, — сказал он, — кто ты такой?

— Не знаю.

— А я знаю, — ответил праведник, — ты гилгул!

По бесмедрешу пробежала волна трепета.

— Да, да, — продолжал он, дрожа всем телом и глядя пронзительным взором в большие черные глаза подсудимого, — ты скитаешься повсюду, затеваешь каверзы и сам не знаешь, что творишь.

Люди окаменели. От ужаса у всех отнялся язык.

Лишь лиженский праведник все говорил и говорил:

— Ты и Нохем, и Йоше, и ученый, и невежда, ты внезапно появляешься в городах и внезапно исчезаешь, шатаешься по кладбищам, бродишь по полям ночью; ты приносишь с собой несчастье, мор, пугаешь людей на кладбище, вступаешь в брак, пропадаешь и возвращаешься; в твоей жизни, в твоих поступках нет никакого смысла, ибо ты блуждаешь в мире хаоса!

Поистине шедевр в жанре ложных толкований. Но и его хватило, чтобы убедить аудиторию. От Нохема же требовалось только одно: опровергнуть сказанное. Однако он молчал. «Нохем!» — из последних сил прокряхтел ребе Мейлех и упал. Это было его последнее слово. Правление ребе Мейлеха подошло к концу, и отныне двор, над которым он царствовал, будут делить между собой его враждующие сыновья. А Нохем отправился «по миру»: не как Нохем, и не как Йоше, а как никто. Теперь он наконец принадлежал самому себе.

Роман Башевиса «Поместье» заканчивается словами: «Родные пошли на почту телеграфировать всем еврейским общинам, что скончался реб Йойхенен, маршиновский ребе»[95]. Это означало конец эпохи, уход последнего святого. В отличие от Йойхенена, ребе Мейлех был далек от святости, но и его уход становится важной вехой в романе Иешуа. «Люди прибывали на поездах, на телегах, пешком — все спешили на похороны реб Мейлеха, нешавского ребе». С точки зрения Иешуа, его смерть знаменовала конец эпохи суеверий и религиозного гнета. К сожалению, то, что пришло на смену старой эпохе, было ничем не лучше.

В сюжете романа мелькает в некотором смысле провидческий эпизод о том, как в Лемберге помощники учителя, уволенные за то, что «совратили шиксу, служанку… прямо в талмуд-торе»[96], от нечего делать ставят пьесу о похождениях Йоше.