Русский эксперимент - Александр Александрович Зиновьев

предметов потребления недостижимо, — оно как раз достижимо, — а в ином. То, что появляется в изобилии, теряет ценность. Удовлетворенная потребность рождает новые, еще большие. Изобилие порождает неравенство в распределении еще больше, чем дефицит. Возникают соблазны и нетрудовые пути достижения благополучия. Именно улучшение материальных условий в огромной степени способствовало росту антикоммунистических настроений, — люди возжаждали еще большего, усилилась зависть к высшим слоям и к западному благополучию. Коммунизм в России разрушали не бедные, а благополучные и богатые!

Его вдруг осенила мысль: так ведь все эти дома, которые даже теперь выглядели ничуть не хуже домов в аналогичных районах городов Запада, были построены уже в годы его эмиграции, т.е. в годы «застоя» и «черного провала», по терминологии западной антисоветской и российской прозападной пропаганды! Ведь после 1985 года тут не построено ничего, абсолютно ничего! Лишь заброшено строительство целого квартала и запущены дома, нуждавшиеся в ремонте. За несколько лет до начала «перестройки» в России Писатель прочитал книгу западного социолога о положении и перспективах Советского Союза. Автор, явно не симпатизировавший коммунизму, признавал, однако, несомненные успехи «Советов». В частности, он отмечал необычайно интенсивное жилищное строительство там. Причем его особенно поражало то, что квартиры в новых домах доставались в основном рабочим и низкооплачиваемым слоям населения, к тому же бесплатно. Автор утверждал, что на Западе такое возможно (если вообще возможно) не раньше, чем через 50 лет.

Как бы мы ни относились к коммунизму, необходимо признать как факт то, что советский период русской истории был грандиозным, необычайно сложным и противоречивым феноменом. Нужны десятилетия (если не столетия) на то, чтобы понять этот феномен всесторонне и глубоко. Нужны для этого усилия сотен добросовестных и умных специалистов. Случится такое когда-нибудь или нет?! Он, Писатель, видел и описал лишь частичку этого феномена. Лишь оказавшись на Западе, он получил возможность изучать другие стороны этого феномена. Но и это было все-таки ограниченное наблюдение.

Что было тут раньше — думал Писатель, разглядывая громады новых домов. Жалкие развалюхи убогого, нищего, рваного, вшивого, безграмотного российского прошлого, а отнюдь не та благодать Божия, как теперь изображают дореволюционную Россию новые хозяева страны, их идеологические холуи и дегенераты-националисты. Разве это плохо, что это убожество снесли с лица земли и на его месте построили дома, какие даже не снились раньше?! Если при этом снесли какие-то сооружения, значение которых искусственно раздуто, то без жертв не обходится никакой прогресс.

Кое-что начали ремонтировать. Когда район приведут в приличный вид, его покажут по западному телевидению как результат перехода к западному образу жизни, а какие-то развалюхи и трущобы покажут как то, что якобы было на этом месте в советские годы. Такие трюки там уже проделывали много раз, и западные зрители принимают их за чистую монету. Причем принимают не потому, что искренне верят (на Западе вообще не бывает ничего искреннего!), а потому, что хотят, чтобы именно так и было на самом деле. А если ремонт района произведет западная фирма, из этого раздуют целую пропагандистскую кампанию и растянут ее на несколько недель. Запад должен выглядеть спасителем русских от ужасов коммунизма! И налогоплательщикам будет сделан намек, будто их денежки идут на спасение несчастных русских. Одним словом, многое можно списать за счет русских, многое можно оправдать ссылками на спасение мира от кошмарных последствий коммунистического тоталитаризма.

Писатель устал ходить (все-таки семьдесят, а не семнадцать!). И проголодался. Решил зайти в кафе или ресторан. Но ничего такого на пути не встретилось. Он обратился за информацией к прохожим. Ему объяснили, как найти ближайший ресторан. Предупредили: ресторан частный. На Западе, где все рестораны частные, Писателю за все 15 лет ни разу не пришла в голову мысль, что они частные. Он их воспринимал так же, как в свое время московские рестораны. Хотя те и были государственными, заведующий все равно воспринимался как хозяин, средств он имел не меньше, а, пожалуй, и побольше, чем западный частник, работники же ресторана жили наверняка лучше западных коллег того же рода занятий, во всяком случае — работали меньше. Прохожий, предупредивший Писателя о том, что ресторан частный, хотел этим сказать, что ресторан не по карману простому смертному. Средний обед в нем стоил чуть ли не месячную минимальную зарплату или, во всяком случае, больше средней месячной пенсии.

Зайти в ресторан Писатель не решился, не мог привыкнуть к мысли, что в Москве покончили с советским периодом уже на низшем уровне жизни. А ведь когда-то тут были приличные рестораны. Днем они работали как столовые. Даже тогда, когда Писатель был младшим научным сотрудником с мизерной зарплатой, он регулярно обедал в ресторанах.

Он долго искал здание школы, но так и не нашел, что с ним стало? Снесли, переделали или заслонили другими домами? Он увидел красивое, только что покрашенное здание школьного типа, обнесенное металлической решеткой. Около него — множество машин западных марок. Спортивного вида молодые люди сидели на скамейках или прогуливались по аллее. Подойдя ближе, он прочитал на вывеске, что это — частный лицей. Это его добило окончательно, и он поспешно покинул район.

Еще накануне Писатель почувствовал, будто кто-то наблюдает за ним. Но не придал этому значения — мало ли всяких зевак болтается без дела по улицам! Теперь же он безошибочно установил слежку. Он выявил и человека, который следил за ним. Точно так бывало с ним 15 лет назад. И странное дело: это почему-то внесло в его душу успокоение. Ему стало даже чуточку весело. Значит, осталось в русской жизни нечто устойчивое, незыблемое! Может быть, те, кто уверяет, что Россия выстоит и воспрянет, сталкиваются с бесчисленными мелочами такого рода в самих основах их жизни и на них базируют свою уверенность?! В таком случае да здравствуют доносчики, клеветники, сексоты, жулики, халтурщики, пьяницы и прочие исконные опоры российского образа жизни!

Стоит ли рассказать Философу о слежке? Лучше не надо. Еще подумает, будто ты заболел манией преследования. И может быть, ничего серьезного за этим нет. Следят по старой привычке. Надо же как-то оправдывать зарплату. Неужели они видят во мне что-то серьезное?! Кто это — «они»?! А что серьезного «они» увидели в тебе 15 лет назад?! Боятся, что я напишу разоблачительную книгу, и она будет иметь успех на Западе?! Значит, «они» все-таки боятся разоблачения?! И все-таки он решил рассказать Философу о слежке. Тот нисколько не удивился.

Ф: Было бы странно, если бы ее не было. Первое, что всегда делает новая власть, — надзор за принципиальными противниками.