Традиции & Авангард. № 4 (7) 2020 - Литературно-художественный журнал

Стоит Троицкое на берегу озера большого, километра два в длину, а храм – так прямо на холме. «Село Троицкое на Бабьей горе» называлось оно когда-то, а холм этот высокий назван был Бабьей горой в честь Степаниды, предводительницы банды разбойников, державших когда-то в царские давние времена в страхе всю округу.

Внизу на берегу виднелись несколько дюралевых лодочек да в дальнем мыске почти из камышей с надувной посудины бросал спиннинг одинокий рыбак. Озеро это осталось от старицы – когда-то здесь Ветлуга протекала, и легко можно представить, как красиво тут проходили прямо под стенами храма суда под парусом, баржи или знаменитые беляны (настоящие гигантские речные корабли, построенные на одну ходку вниз до Царицына из тысяч кубометров лучшего товарного леса). В половодье Ветлуга разливается, и водные просторы, если смотреть с этого обрыва, просто необозримые.

Посидев на лавочке по-над очаровавшим меня озером какое-то время, решил всё же разыскать артефакт, о котором всё время помнил. И вот, обходя огороженную территорию храма, заметил я, что дверь в помещение уже как-то приветливо приоткрыта, приглашая войти. Она даже тихонько позвякивала накидной кованой скобой запора.

В помещении было сумрачно, прохладно, пахло свечами и ещё чем-то, может, ладаном. Батюшка в служебном своём облачении стоял в углу и, видимо, молился перед какой-то своей любимой иконой о чём-то своём личном – но это была не служба. Как так быстро он успел переодеться – я не понял. Какая-то женщина перебирала на лавке то ли полотенца, то ли простыни, а может, просто тряпки для уборки.

Я поздоровался.

Женщина не очень приветливо мне ответила и порекомендовала подождать минут пятнадцать: пока, мол, батюшка занят, а потом он вам всё пояснит. Но мне не хотелось молящегося обременять наивными расспросами. Я знал, что храм этот знаменит тем, что есть в нём пять мироточивых образов, а может, уже и больше, и самый знаменитый из них – образ Казанской Божьей Матери. По преданию, именно эта икона привела на берега Ветлуги из далёкого Соловецкого монастыря первых беглых монахов, приверженцев древнего благочестия, и основали они здесь Черноезерский мужской монастырь, старообрядческий.

Не про эту ли икону писал Мельников-Печерский – как древний старец, инок-схимник, в монастыре Соловецком дни и ночи проводил на молитве перед иконой Казанской Богородицы. А та икона была прежде комнатною царя Алексея и пожалована им в Соловки. И вот истомился старец, стоя на молитве, задремал. И, будучи в тонком сне, слышал он глас от иконы: «Гряди за мною ничтоже сумняся, и где я становлюся, тамо поставь обитель, и пока икона моя будет в той обители, древлее благочестие будет в ней процветать».

Так вот, на берегах Ветлуги остановился тот чудотворный образ.

Полюбовался я и на искуснейшей работы кленовый резной иконостас, и увидел ту самую, особо чтимую здесь Казанскую, хранимую под стеклом, и покрестился, и помолился, и вышел на крыльцо. Соседняя зимняя церковь Зосимы и Савватия (ну а в честь кого же соловецкие монахи будут освящать первый храм?), состоящая в комплексе с Троицкой, была закрыта.

Я сразу разглядел камень, ради которого приехал сюда, спустившись с крыльца и пройдя буквально несколько шагов по ровно выкошенной травянистой лужайке.

Красивое и строгое белокаменное резное надгробие лежало на зелёном газоне, чуть покачнувшись, а может, наоборот – неровно вынырнув из травяной волны. Это всё, что сохранило для нас время от местного церковного погоста. Никаких поясняющих или наводящих на размышления и домыслы инициалов и цифр на камне не было. Я пытался разглядеть, сдувал и стряхивал палочкой травинки, кусочки земли и коры, но – увы… Можно было с натяжкой предположить, что были там когда-то вырезаны корона и скипетр, но разглядеть такое на лицевой стороне камня мог только человек с очень большой фантазией.

А вот то, что я увидел на торцевой стенке надгробья, которое значительно ушло в землю, очень порадовало меня: там было вырезано и совершенно явно различалось солнце с расходящимися лучами – символ царской власти! Царские знаки – это то, что я искал.

Старуха в стёганом ватнике и тёплом не по сезону пуховом платке очень неодобрительно следила за мной с крыльца храма – ей явно не нравились мои манипуляции, а я ещё фотографировать начал камень. Желание расспросить кое о чём и её, и батюшку местного совсем отпало.

Подтверждений, что здесь, на ветлужских берегах, в конце семнадцатого века нашёл свой конец законный наследник российского престола, не вступавший на него, и подлинный, но официальной историей не признанный отец Петра I, я искать не стану. Мне достаточно легенды и этого камня.

И тут я слышу от читателя: о чём ты?

Помните ли вы, под какой фамилией царь Пётр ездил в Европу? Напоминаю: Михайлов! А какую фамилию приняла Марта Скавронская, приняв крещение и обвенчавшись с Петром? Екатерина Михайлова! Знал подспудно глубинный народ и высший официоз страны, чей сын Пётр I. Да и сам он про то знал!

Из сохранившихся документов известно, что первого сына царя Алексея Михайловича крестили 29 октября 1649 года и нарекли его, как было принято в великокняжеских и царских домах, именем деда со стороны отца, Михаилом. Потом, много лет спустя, в дворцовых документах указывалось, что старший сын умер, но когда и где – непонятно, и в народе родилась легенда, что старший сын царя дожил до зрелого возраста. Было ещё несколько обстоятельств, смущавших простой народ.

«Собинный друг» царя Алексея Михайловича Артамон Матвеев был дальновидным человеком, и готовил он воспитанницу свою Наталью Нарышкину с детских лет как будущую невесту Михаилу и будущую царицу. Только вот после смерти жены своей, царицы Марии, загрустил Алексей Михайлович и зачастил в гости к своему другу детства Матвееву. Там-то и положил он глаз на невесту сына своего, с которым Наталья была уже помолвлена. Михаил вовремя понял, чем может закончиться такая симпатия, и спешно отбыл в Соловецкий монастырь.

Тут-то и началось знаменитое «соловецкое сидение», которое длилось восемь лет. Так Алексею Михайловичу хотелось выкурить из этого гнезда старообрядчества своего старшего сына, что даже якобы англичан нанимал. Что-то свои-то служивые не больно старались беглого царевича в Москву возвратить, догадывались, какая участь ему там уготована, жалели, знать.

А сам царь женился на Нарышкиной, хотя и отговаривали его все приближённые люди: говорили, что порченая она. И «подмётные письма», знаменитые и описанные русскими историками, были. Сообщалось в тех письмах, что Нарышкина – невеста порченая и ни к чему хорошему не приведёт эта новая царская женитьба. И подтасовка с датами рождений