Адольф Гитлер. Том 3 - Иоахим К. Фест

под сильным нажимом обязательства по соглашению ограничивали его свободу действий точно так же, как все более тесные отношения между Римом и Берлином. Кроме того, имелось сильное подпольное национал-социалистическое движение в собственной стране, ободряемое и оплачиваемое рейхом, оно развило вызывающую активность. В своей страстной кампании за аншлюс оно могло опереться не только на старую мечту немцев об объединении, которое наконец стало возможным после распада двуединой монархии в 1919 году, но и на австрийское происхождение Гитлера, личность которого, казалось, предвосхищала идею единства. Пропаганда движения действовала на страну, жившую с незабытыми великодержавными воспоминаниями в плохо функционирующем государстве-обрубке, которое было ей безразлично. Униженное, во многих отношениях дискриминируемое в сравнении с другими государствами-преемниками разгромленной монархии, обедневшее и пребывавшее в оскорбительной зависимости, население Австрии в растущей степени испытывало потребность в переменах, которая ощущает боль от существующего состояния слишком сильно, чтобы ещё и задавать вопросы о реалиях будущего. С неуменьшающимися чувствами этнической и исторической связи оно все больше обращало свои взоры на словно преобразившуюся, самоуверенную Германию, вызывавшую страх и ужас среди вчерашних высокомерных победителей.

Курт фон Шушниг, преемник убитого канцлера Дольфуса, отчаянно искал помощи. После того как он напрасно старался в начале лета 1937 года добиться британских гарантий, его долгое, упорное сопротивление национал-социалистам, осуществляемое при помощи запретов и преследований, стало постепенно ослабевать. Когда Папен предложил ему в начале февраля 1938 года встретиться с немецким канцлером, он в конце концов скрепя сердце согласился. Утром 12 февраля он прибыл в Берхтесгаден, Гитлер встретил его на ступенях резиденции Бергхоф. Сразу после приветствия неожиданно разбушевавшийся Гитлер, драматически разъяряясь, обрушил на гостя град обвинений; слова о впечатляющей панораме, открывавшейся в зале резиденции, Гитлер отмёл в сторону: «Да, здесь зреют мои мысли. Но мы встретились не для разговоров о Краузе, ни Англия, ни Франция, ни Италия не пошевелят и пальцем, чтобы помочь ей. Он потребовал свободы деятельности национал-социалистов, назначения своего приверженца Зейс-Инкварта министром безопасности и внутренних дел, всеобщей амнистии, а также ориентации австрийской внешней и экономической политики на курс рейха. Настало время обеда, и возбуждённо жестикулировавший Гитлер превратился, по рассказам Шушнига, как ни в чём не бывало, в любезного хозяина, но во время заключительной беседы он в ответ на замечание австрийского канцлера о том, что он по конституции своей страны не может давать никаких окончательных обещаний, распахнул дверь и, выставив Шушнига, криком, в угрожающем тоне позвал генерала Кейтеля. Когда последний вошёл и, закрыв дверь, спросил, что приказывает фюрер, тот ответил: «Абсолютно ничего! Посидите здесь!» Немного позже Шушниг подписал обязательство выполнить предъявленные требования. Приглашение Гитлера на ужин он отклонил. В сопровождении Папена он выехал через границу в Зальцбург. За всю поездку он не произнёс ни слова. Зато беспечно болтал Папен: «Да, фюрер может быть и таким, теперь вы сами видели. Но когда вы приедете в следующий раз, говорить будет гораздо легче. Фюрер может быть обаятельным»[181]. В следующий раз Шушниг попал в Германию под конвоем, путь его лежал в концлагерь Дахау.

Берхтесгаденская встреча значительно стимулировала деятельность австрийских национал-социалистов. Серией дерзких актов насилия они как бы уведомляли, что скоро придут к власти, все попытки Шушнига организовать хоть какое-то сопротивление запоздали. Чтобы оказать «в последний час» противодействие открытому распаду власти, он решил вечером 8 марта провести в следующее воскресенье, 13 марта, плебисцит, благодаря которому перед лицом всего мира хотел опровергнуть утверждение Гитлера, что за него большинство австрийского народа. Но Берлин тут же нажал на него, и он отказался от своего замысла. По настоянию Геринга Гитлер решил в случае необходимости принять против Австрии военные меры, после того как Риббентроп доложил из Лондона о нежелании Англии воевать за этот роковой реликт Версальского договора; без Англии, как он знал, не выступит и Франция; только у Муссолини, как казалось некоторое время, поглощение Вены немцами вызвало бы раздражённую реакцию. После всего случившегося Гитлер направил в среду 10 марта принца Филиппа Гессенского с написанным от руки письмом в Рим, в котором говорилось об австрийском заговоре против рейха, угнетении патриотически настроенного большинства и угрозе гражданской войны. В конце концов как «сын австрийской земли» он не может сложа руки смотреть на происходящее, продолжал он, теперь он решил восстановить законность и порядок на своей родине. «Вы, Ваше Превосходительство, поступили бы так же, если бы речь шла о судьбе Италии». Он заверял Муссолини в своей, как он писал, прочной симпатии и нерушимости границы по Бреннеру: «Эта граница никогда не подвергнется каким-либо изменениям»[182]. После нескольких часов возбуждённой подготовки, вскоре после полуночи, была издана директива № 1 по операции «Отто»:

«Я намерен, если другие средства не приведут к цели, осуществить вторжение в Австрию вооружёнными силами, чтобы установить там конституционные порядки и пресечь дальнейшие акты насилия в отношении настроенного в пользу Германии населения.

Командование всей операцией я принимаю на себя… В наших интересах провести всю операцию без применения силы, в виде мирного ввода войск, который будет приветствовать население. Поэтому избегать всяких провокаций. Но если будет оказано сопротивление, то сломить его силой оружия со всей беспощадностью…

На границах Германии с другими государствами пока что никаких мер предосторожности не принимать»[183].

Самоуверенный, лапидарный тон документа почти полностью скрывал атмосферу истерии и колебаний, в которой он возник. Все рассказы людей из окружения Гитлера говорят об исключительной путанице решений, бестолковой неразберихе, в которой оказался Гитлер во время этой первой экспансионистской акции в своей карьере. Множество скоропалительных, неверных решений, холерических взрывов раздражения, бессмысленных телефонных звонков, приказов и указаний об их отмене сменяли друг друга в течение немногих часов между воззванием Шушнига и 12 марта: по всей видимости, давали себя знать «расшатанные нервы», которые Гитлер, вопреки своему намерению, не смог «привести в порядок». Он возбуждённо требовал от военного руководства разработать за несколько часов план операции, контрпредложения Бека и позже фон Браухича он раздражённо отверг, затем он отменил свой приказ о переброске частей, а потом вновь распорядился выполнять его, и в добавление к этому — заклинания, угрозы, недоразумения: Кейтель говорил позже о «мучительнейшем времени»[184]. И если бы Геринг в нужный момент не взял инициативу в свои руки, то мир бы, вероятно, увидел, сколько невротической неуверенности и метаний проявляет Гитлер в ситуациях, связанных с большой напряжённостью. Но Геринг, который в силу своей замешанности в «деле Фрича», был во всех отношениях заинтересован в акции и её эффекте