Том 3. Переводы и комментарии - Анри Гиршевич Волохонский

И дикие раздирающие стоны слышались в ту душную ночь где-то в Эрио, и падали многие звезды. И ослушница скрылась на сорок лет в Турнлемиме и вталкивала кромвеличавые хулы ногтем с длинным пальцем в еюшку и было у ней четыре иносраных перподавателей чтоб он слезами изошел и довела она его до самонеопределенной небесшкуртрясти и стал он тристьян. Тогда вновь принялась она и текла, текла, покуда с парой перемен бу ты про не явилась к Ярл фон Хутору и с нею Ларрихилл под ее аброметтой. И стоило ли ей вообще останавливаться, ежели не близ крыльца торца его дворца для третьего заклятья? И урагановы ноги Ярла фон Хутора достигали ящика с продовольствием, меж тем как сам он всё двигал жвачку через четыре свои желудка (Смелей! И смелее!), а еюшница Топертрис и то идолище поганое предавались любви на половой тряпке: пилились и трахались и снизу и спереди — как последний наемный с простодушной невестой во втором детстве. И ослушница хлебнула прозрачного и засветила и замерцали долины. И она свидетельствовала перед аркой триумфов, так вопрошая: Дай выпить по-третьему, Марк ты Трись, что это я словно три пригоршни горошин с-под пива? Но на этом их трения и кончились. Ибо, словно стога колоколов окаймленные вилами вспышек, древняя гроза всех дам Ярл фон Хутор Боанергес громолниеносно и самоперсоновластно явился сквозь трое запорных врат под аркадами приотворенных замков в своем широкорыжем головном цилиндре и цивильном вороту вокруг шеи — хип, хоп, хандихап — и края подрублены и носоперчевая дутохвальная и мужерваные штаны и газыри резного эбонита и отороченные мехом панункулярные пимы — словно крясный жолтой дсиньзоленый оранжист в виолетовом индигобалдении во всю мощь и ширь до крыш его бедр бердыш. И он вознес бравую руку до плотного упора и выступил повелевая и рчь држл к ней чтб затворница закрылась кляча от его клича. И та на три ключа зпрлсь. (Перкодхаскурун барггруауйагокгорлайоргромгреммитгхундхертруматхуна радидиллифайтитиллибумуллунуккунун!) И все пили вволю. Ведь в подобных доспехах муж для девиц под рубахами был, конечно, жирная наживка. И то был первый образец иллитеративной портерезии в нашем влажном и плоском мире с лоском. Зри же и слышь о том, как крыс-охранник приоткрыл сладостную щель в Нарвелианский крмль. Ослушница одолела свою липу, еюшки качались по мирным волнам, а ван Хутор прервал ветер. Так благоуслышание бюргера разнесло фелицитатис на весь полис.

* * *

Итак (чтоб не бегать за Древесным Ирисом и Лилей О’Ранган), начиная рассуждение о генезисе профессионального прозвища Харолда или Хамфри Чимпдена (мы возвращаемся к вопросу о первопрозваниях прототоптального периода естественно именно в те времена, когда энос меловал тряпки), прежде всего раз навсегда отметем теории ранних источников, которые связывают его с такими базисными фигурами, как Глузы, Гравзы, Нортисты и Анкера с Эрикерами (Уховертами) из Сидлзхема, что во Многолюдстве, или объявляют его отпрыском викингов, основавших округ, и помещают в Эйрике или в Ирике, согласно наиболее аутентичной версии Дамлета, читай Чтения Хофед-бен-Эдара, который излагает это именно таким вот образом. Но нам еще однако передают, как репничавший подобно Цинциннату перестарелый садовоз запасался от яркого света под деревом с покрасневшей от напряжения древесиной потным полднем в субботу под праздник Хаг Чавыча, предвкушая райский отдых от возделыванья корней в саду позади притона, т. е. за зданием старинного морского вертепа, когда шкуроход объявил вслух об изъявлении королевского удовлетворения в намерении задержаться на большой дороге, вдоль которой двигался вольный лиз, а за ним — тоже прогулочным шагом — следовала гулящая свора встаниелей. Обо всём забыв, кроме простой вассальной верности этнарху, Хамфри или Харолд не стал седлаться ни же впрягаться, но выполз как был непосредственно (его пропотевший платок в горошек свисал из карманной накидки), спеша на передний двор своего учреждения во шлеме с подпругой, в шарфе от солнца и пледе, плюс две пары — краги и бульдоги, окрашенные в киноварь пылавшей почвой, звеня вращающимися ключами и неся вверху меж воздетых наконечников охотничьей свиты высокий насест, на вершине которого был тщательно укреплен поднятый с земли цветочный горшок. Тут его величество, а он с самой нежной юности был или просто прикидывался весьма проницательным, имея в виду расследовать, какая, собственно, причина привела того к тому, что он выглядел словно дыра в горшке, попросил, замещая одни слова другими, пояснить, не служат ли теперь, как он выразился, «патерностер и врачи в серебре» (мормышка с блестящими блеснами) более изощренной приманкой для ловли раков, но простой и честный Харомфрилд отвечал тоном, не допускающим сомнений и близким к бесстрашной наглости: Не, аш личст, я-т к-раз хотел чтп попались ирики (имея в виду уховерток). Наш царственный мореплаватель, булькая и даровито урча опустошавший сосуд на вид с дистиллированною аквой, прервал глоток, сердечно ухмыльнулся из-под моржовых усищ и снисходительно, с тем не чрезмерно гениальным родом юмора, который Уильям Нос уноследовал по линии веретена от двоюродной бабушки Софи вместе с известной короткопалостью, обратился к служителям свиты: Михаелю, владетельному лорду Лейкса и Оффали, и юбилейному мэру Дрогхеды Эльхеру (согласно позднейшей версии, приводимой ученым схолархом Погревозом Погремушевым, эти двое распутников были на самом деле Майкл М. Маннинг, протосиндик Уотерфордский, и итальянское сиятельство Джубилеи, в обоих случаях они составляли трехмерную религиозную общность, символизируя чистоту учения, обыденные деяния и три-ха-ха в хамлохонной местности, где растут прелестницы падая с лестницы, примечательно досихпоротые): Наш рыжий родственник из Лейкапии — ведь он вовсеуслышание облагованивал подонки могилы святого Уверта, но разве знал он, что у нас для сферхнадежности сфер компетенции есть такой комплот из-под ворот, что прахоухие вертопрахи попадаются в нем не реже чем уховерты! (т. е. эрикеры). С тем-то он и таскался каждое утро ко двору Джом-Пилы. (До сих пор мы слышим джепиджеп живорозовый, деревянный смешок из придорожного куста, который взрастила госпожа Холмпатрик, и по-прежнему ощущается обомшелое молчанье на токующем ткамне: Ив мие у Бурна). Возникает вопрос, таковы ли факты его язычески благородного именования, какими они записаны и освящены в обоих или в каждом из смежных андропавломорфных описаний. Их ли фатумы мы читаем у Сивиллы между «фас» и «нефас»? Нет ли на дороге навоза? И должна ли Нохомия стать нашим тем самым местом? Да и Мулаки ли наш чингрыз хан? Наверное, о том мы узнаем нескоро. Пинай же понги, что заложены у тех, кто свободу ищет среди (кум) скиптров и сцентавров. И если ты зпозобен в своем бизонстве, о сын Хохмы́, то имей в виду: этот человек —