Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000 - Стивен Коткин

экспроприацию, но даже не пытались сделать этого. Скорее наоборот: они проталкивали законы и распоряжения, приносившие прибыль лично им. Но так же поступали и их подчинённые, и подчинённые их подчинённых. Точно так же и директора предприятий экспроприировали наиболее прибыльные участки на «своих» заводах и фабриках, прикарманивая доходы от них и легализуя тем самым практику, до того долго существовавшую на чёрном рынке и в теневой экономике.

Бесконечное разнообразие легализованных мошеннических схем красноречиво свидетельствовало о незаурядной предприимчивости, приобретённой за десятилетия «внеплановых» сделок, заключавшихся и для выполнения плана, и для личной выгоды. Теперь план исчез. Не стало и коммунистической дисциплины, гарантировавшей хоть какой-то контроль. Зато по-прежнему существовал растянутый на десять часовых поясов индустриальный пояс, и именно сочетание экономической неповоротливости и открывшихся возможностей присвоения всего ценного на этой громадной свалке устаревшего имущества и определило характер происходившего в 1990-х.

Ничто не обнажает банкротство Советского Союза так явно, как банкротство постсоветской России. Трудности страны коренились не в предполагаемых «культурных» пороках или особенностях менталитета, не в негодных рекомендациях западных советников и не в злодействах кучки «олигархов»[112], а в её институтах. Об этом свидетельствуют и российские экономические «реформы», анализируемые в этой главе, и та институциональная мешанина, которую представляло собой политическое устройство России (её я рассматриваю в следующей главе). Распад Советского Союза продолжался и в 1990-е годы, и многое из того, что появилось под маской реформ, лишь скрывало настоящую каннибализацию прежней советской реальности.

Иллюзии реформы…

У Егора Гайдара была безупречная советская родословная. Внук одного из самых известных детских писателей, сын известнейшего корреспондента «Правды», он вырос за границей, в Югославии времён Тито. Ещё в юношеском возрасте, в конце 1960-х, Гайдар, как он сам вспоминает, прочитал Адама Смита в издании 1938 года, классический учебник по экономике Пола Самуэльсона и, что ещё важнее, марксистское обличение монополизации собственности — «Новый класс» Милована Джиласа, бывшего когда-то правой рукой Тито. Гайдар также мог не понаслышке увидеть результаты разрекламированных реформ системы управления промышленностью в Югославии. Во время учёбы в Московском университете в 1970-х он, по собственному утверждению, читал не только Маркса, но и Джона Мейнарда Кейнса, Джона Гэлбрейта и Милтона Фридмана, работы которых держались в библиотечном спецхране.

Перейдя от теорий к практике, он внимательно изучил опыт венгерского «гуляшного коммунизма»[113], с его допущением небольшого частного сектора. Гайдар характеризует свои тогдашние взгляды как «ортодоксально-марксистские». При этом он задумывался о том, как выйти из тупика, когда государственный социализм порождает склеротическую бюрократию, а «рыночный социализм» столь сложно воплотить в действительность (о том же думал и Горбачёв, одним из экономических советников которого Гайдар стал во время разработки экономических реформ 1987–1988 годов по югославско-венгерскому образцу). В ноябре 1991-го, однако, когда Ельцин назначил Егора Гайдара главой правительства, всё это осталось в области академических дискуссий. «Мы оказались в ситуации, — признавал он позже, — где теория была бессильна»[114].

В 1991 году дефицит бюджета превысил 20% от ВВП, а в 1992-м грозил стать ещё больше (и стал). Советский золотой запас и зарубежные валютные счета исчезли и так впоследствии и не были найдены. Внешний долг СССР вырос до суммы в 56.5 миллиарда долларов, и кредиторы требовали, чтобы страны-преемники приняли на себя полную ответственность за него. Но лишь Россия пошла на это, заплатив эту цену за место СССР в Совете Безопасности ООН и возложив на себя столь чудовищное бремя в тот самый момент, когда рубль стремительно обесценивался[115]. Российская промышленность перешла в состояние свободного падения, оказавшись между плановой экономикой и рынком и по политическим причинам отрезанной от поставщиков и потребителей в Восточной Европе и в бывших советских республиках. Официальная статистика зафиксировала спад экономики на 6% в 1990 году и на 17% (в годовом исчислении) за 9 месяцев 1991-го (в США в 1929/1930, в худший год Великой депрессии, спад составлял 9%). Инфляция в конце 1991 года оценивалась в 250% в месяц! Предприятия отказывались принимать платежи в рублях, настаивая на оплате продуктами, водкой или телевизорами (особенно импортного производства) — всё это можно было раздать работникам в качестве зарплаты. Полки магазинов не были так пусты со времён послевоенных голодных лет. Страна уже пребывала в состоянии распада и хаоса, когда Гайдар не успел ещё пошевелить и пальцем.

Вместе со своей командой — причудливым сочетанием самонадеянных «младотурок»-«экономистов», заурядных функционеров-бюрократов, привезённых Ельциным из родного Свердловска, и бывших министров советской закалки — Гайдар рассчитывал с помощью налоговой дисциплины обеспечить финансовую стабилизацию и при этом разрушить остатки плановой системы и расчистить путь для введения рынка. Международный валютный фонд (который вёл неспешные переговоры о предоставлении России большого кредита для поддержки «перехода» к рынку) вместе с горсткой самозваных иностранных «советников» рекламировал эту программу как «шоковую терапию», проводимую по образцу Польши 1990 года и Чили времён Пиночета. Но на самом деле идеи разгосударствления и болезненного «затягивания поясов» как верного пути от социализма к рынку коренились вовсе не в иностранном опыте, а в кошмарной российской реальности и в представлениях советских времён о том, что рынок — это нечто прямо противоположное плановой экономике. Так или иначе, но сам Гайдар отступил от идеи шоковой терапии, признав, что цены на некоторые товары (такие, как хлеб и молоко) останутся под контролем, чтобы защитить население. В правительстве были и те, кто настаивал на том, что либерализация цен на энергоносители должна быть отложена, чтобы «защитить» российскую промышленность и позволить стране пережить зиму, — и Гайдар уступил давлению с их стороны.

2 января 1992 года в результате того, что получило название «преодоления пропасти одним прыжком», в России были отменены регулируемые цены на большинство товаров (хотя далеко не на все). В течение одной ночи частная торговля перестала рассматриваться как уголовно наказуемая «спекуляция», и вскоре вся страна превратилась в шумный базар, а её население — в уличных покупателей и продавцов. Конечно, тот, кто покупал на улице что-нибудь негодное, не имел возможности вернуть товар, зато очереди в магазинах исчезли и дефициту пришёл конец. Однако финансовой стабилизации не наступило. Президент Ельцин объезжал страну с мешками наличных денег, великодушно раздавая их подобно древним царям[116]. Ещё хуже было то, что, хотя Госбанк СССР был заменён Центральными банками 15 республик, общая валюта — рубль — была сохранена из-за ошибочного убеждения МВФ и некоторых российских чиновников, что единая «рублёвая зона» будет способствовать экономической реинтеграции. Только российский ЦБ, унаследовавший советские печатные