«Языком Истины свободной…» - Арам Айкович Асоян

Между тем – и в этом К. Ласорса, безусловно, права – в переводе Делятра немало казусов, обусловленных недостаточным знакомством с русским бытом, а значит, и с русской лексикой. Например, «варенье» неизменно переводится как “tortelli di panna”[325], что в обратном переводе означало бы диковинное блюдо – «пельмени на сливках». «Длинная телогрейка», в которую одета старая няня Тани (гл. III, строфа XX), толкуется как “una fascettta indosso”, т. е. «повязка».

Есть курьезы и чисто языкового, стилистического и семиоло-гического порядка. Первый стих XII строфы третьей главы «А нынче все умы в тумане» в переводе зазвучал так: “Ma oggidi come siam decaduti” – «Но сейчас мы в каком упадке!». Шутливый совет «маменькам» – «Держите прямо свой лорнет!» (глава I, строфа XXIV) превращается в рекомендацию «укреплять на носу очки». Все это, конечно, смешно, но не нужно забывать об особых осложнениях лексики пушкинского романа каламбурами, скрытыми цитатами, аллюзиями, парафразами, которые требуют не только прекрасного знания языка, но и развитого читательского слуха, что для иноземца весьма мудрено. Недаром уже в 1877 г. появился вспомогательный толковый словарь для чтения «Онегина», и предназначался он отнюдь не для иностранных почитателей пушкинского шедевра, а для соотечественников автора. Именно поэтому отдельные казусы вряд ли способны умалить объективную оценку историко-культурного и литературного значения предпринятого перевода, оказавшегося в самом начале важнейшей традиции итальянской славистики. Приобретенный опыт на пути языкового и поэтико-художественного освоения русского шедевра в конце концов привел к признанной удаче Этторе Ло Гатто, издавшего своего стихотворного «Онегина» в 1925 г. Через четверть века труд профессора Римского университета, действительного члена Академии де Линчеи был напечатан вновь.

В достижении Ло Гатто, несомненно, есть заслуга и Луи Делятра. При всех недостатках прозаической версии пушкинского романа автору удалось создать достоверную копию оригинала. Он бережно, насколько позволяли его переводческие способности, отнесся к словарному составу «Онегина», сохраняя наиболее характерные лексические единицы на языке подлинника. Среди них сугубо национальные реалии и такие экзотизмы, как барщина, квас, верста, сажень, тройка… или чисто русские фразеологизмы вроде идиомы «брить лбы». Не переводит Делятр, стремясь сохранить стилистический строй произведения, галлицизмы, французские слова: шевалье, аи, боливар, vulgar, soire etc. В своей собственной форме переносятся в итальянский текст и другие заимствования: бурка, аул, хан, кумыс, факир и пр.

С этой же тенденцией к воссозданию стилистического колорита романа связано желание Делятра дать «Песню девушек» не в прозаическом переводе, а в стихах. Такая попытка переложения пушкинской стилизации фольклорной песни занятна и показательна как для характеристики переводческой квалификации итальянца, так и его преданности своему труду. Приводим неполный итальянский текст и его построчный перевод на русский.

1. Песня девушек 2. Canto delle serve 3. Песни служанок

2. Девушки, красавицы, Sull erba folia По густой траве

3. Душеньки, подруженьки Delle campagne Лугов

4. Разыграйтесь, девицы, Andiam compagne, Пойдем, подружки

5. Разгуляйтесь, милые! Alla raccolta Собирать урожай.

6. Затяните песенку, Зег le vottole, По тропинкам,

7. Песенку заветную, Narrando favole, Рассказывая сказки,

8. Заманите молодца Cantando frottole, Напевая песенки,

9. К хороводу нашему. Cogliam le fravole Нарвем земляники…

10. Как заманим молодца, Е l’uva spina И крыжовника

11. Как завидим издали, Carca di brina. С мохнатеньким (бочком)

12. Разбежимтесь, милые, Dal nostro canto Нашим пением

13. Закидаем вишньем Sedotti, intanto, Тут очарованы

14. Вишеньем малиною I garzoncelli Мальчишечки

15. Красною смородиной. Leggiardi е snelli Красные и стройные

16. Не ходи подслушивать Verrano a tresca Придут миловаться

17. Песенки заветные Sullerba fresca Натравке-муравке.

18. Не ходи подсматривать A lui che amiamo, Ему, кого мы любим

19. Игры наши девичьи Al nostro rege Нашему королю…

Глава 8

Автобиографический метатекст статьи Пушкина «Александр Радищев»

За три года до конца короткой жизни Пушкин оставил в своем дневнике запись: «В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя». Таким текстом, «написанным для себя», стала поздняя пушкинская статья о Радищеве, которую мы вправе воспринимать как автобиографический метатекст.

Она предназначалась для третьего тома «Современника», но министр народного просвещения С. С. Уваров нашел «неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения»[326]. Трудно сказать, верил ли сам Уваров, что Радищев забыт. Еще двадцать лет назад он печатно молвил о «некоем из наших писателей (г… Р…), о котором» не без сожаления вспоминают российские музы, и при этом цитировал «Путешествие из Петербурга в Москву»[327].

В 1830-е гг. радищевская книга, напечатанная в домашней типографии тиражом 500 экземпляров, большая часть которого была сожжена опальным автором, а 6 книг конфисковано и уничтожено правительством, действительно стала раритетом, но и тогда она встречалась у книжных торговцев, библиофилов и коллекционеров. Не ранее 1833 года уникальный экземпляр «Путешествия», бывший в тайной канцелярии и даже в руках Екатерины (с него часть помет императрицы была перенесена на другой экземпляр, фигурировавший на суде), за огромные деньги, 200 рублей, был приобретен Пушкиным[328].

Мало того, радищевская книга распространялась в списках. По данным В. А. Западова, из 84 обследованных им списков 21 изготовлен на бумаге 1786–1799 гг., 27 – на бумаге 1801–1810 гг., 27 – в период 1811–1825 гг. На вторую половину 1820–1840 гг. приходится еще 9 списков[329]. Видимо, Уваров, утверждая, что Радищев и его книга «совершенно забыты», немало заблуждался или, что вероятнее всего, намеренно искажал ситуацию в интересах власти. Только в окружении Пушкина с «Путешествием» были знакомы С. и Ф. Глинки, Н. Тургенев, Н. Муравьев, П. Вяземский, М. Юзефович, К. Батюшков, собиравшийся писать о Радищеве статью[330]. В конце 1820-х гг. по просьбе Вяземского, приятель Батюшкова и Гнедича, старший сын писателя Н. Радищев составил для него краткую биографию отца[331].

Возможно, причины отклонения пушкинской статьи были у министра несколько иными. Через четыре года вновь не дозволяя ее печатать, – на этот раз в посмертном собрании сочинений поэта, – Уваров отметил, что «она, по многим заключающимся в ней местам, к напечатанию допущена быть не может»[332], и потому предлагал сделать распоряжение о ее запрещении.

Комментируя вердикт министра, В. Вацуро пишет: «Дело было не в Радищеве, а Пушкине…»[333] Он считает, что причина запрещения статьи заключалась в тех ее «местах», ради которых она писалась и которые послужили поводом вельможного раздражения. Вероятно, одним из таких «мест» стали пушкинские слова о «преступлении Радищева»; в них, как тонко замечает Вацуро, «приоткрывается» парадоксальный смысл: это – преступление, не вызывающее ни ужаса, ни презрения – но удивление, даже преклонение перед самоотверженной честностью преступника»