Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

принадлежала Геллхорн, поначалу ей было гораздо тяжелее привыкнуть к происходящему, чем ее спутнику. Хемингуэй, похоже, везде чувствует себя прекрасно – было бы спиртное, пусть даже это ужасная рисовая водка, и люди, с которыми можно поговорить. Ему не нужны ни музеи, ни памятники, куда больше его интересуют истории незнакомцев. Он тут же обзаводится друзьями, и в конце концов жена оставляет мужа с его новой компанией в Гонконге, а сама в одиночестве отправляется покорять континентальный Китай. В стране при этом вовсю идет война с Японией, которая оккупировала значительную часть Китая. Не захваченные японцами территории находятся под контролем генералиссимуса Чан Кайши. Журналистка посещает Чунцин – сегодня в этом муниципалитете проживает более тридцати миллионов человек, – проезжает по дороге, ведущей в Бирму, уже тогда показавшейся ей «прекрасной страной без будущего», и проводит несколько дней в Куньмине, который японцы с присущей им пунктуальностью ежедневно бомбят – с десяти до одиннадцати утра. «В тот день они опоздали», – пишет Геллхорн, расстроенная тем, что ее не встретили фейерверками, приличествующими военной журналистке.

Спустя несколько дней она возвращается в Гонконг, чтобы забрать супруга, вовсю предающегося пьянству со своими новыми дружками, – пока она пытается работать над новым материалом. Ее описание гонконгских развлечений вполне соответствует тому, что увидел в Гонконге в свой первый приезд в 1998 году я: чистильщики ушей, предлагающие удалить серные пробки прямо на улице, скачки – отдушина для игромана в городе, где запрещены азартные игры, – и вечные петарды, которые местные пускают по любому поводу, будь то свадьба или открытие нового бизнеса. Гораздо менее привлекательной Геллхорн показалась другая китайская традиция, которая с годами стала менее распространенной, но так и не сошла на нет: привычка постоянно сплевывать. «Почему они все время плюются?! – спрашивает она, говоря о китайцах. – Шагу невозможно ступить, чтобы не вляпаться в чей-нибудь харчок!»

Когда я открывал представительство газеты El Mundo на улице Олд-Бейли, некоторые жильцы дома, где располагалась моя первая гонконгская квартира, умудрялись плеваться даже в крошечном лифте. Иногда их плевки падали в нескольких сантиметрах от моих туфель. Китайцы плевались с поразительной меткостью: достаточно близко, чтобы заставить человека отпрыгнуть, и достаточно далеко, чтобы не испачкать его обувь. А когда я злобно поглядывал на них в ответ, они только улыбались, словно хотели таким образом пожелать мне доброго дня. С годами, особенно после обрушившейся на город в 2003 году эпидемии птичьего гриппа, заставившей правительство начать борьбу за гигиену, эта привычка стала сходить на нет. Но, входя в лифт, я то и дело снова видел те самые «харчки», которые так раздражали Геллхорн.

Больше всего в британской колонии журналистку впечатлил упадок. Город предстал перед ней лабиринтом из кишащих людьми улиц, притонов, салонов игры в маджонг, борделей со шлюхами по два доллара за ночь и курилен опиума, забитых рабочими, пытающимися обмануть голод: в то время наркотик стоил дешевле еды. Гонконг обязан опиуму практически всем. Британская Ост-Индская компания способствовала распространению этого порока в Китае, начав экспортировать опиумный мак, чтобы поправить свои дела. Китайцы оказались теми клиентами, которым всегда нужно было еще больше товара. В 1839 году император Айсиньгёро Мяньнин, озаботившись последствиями роста опиумной зависимости среди китайцев, приказал конфисковать двадцать тысяч ящиков опиума. Это положило начало Первой опиумной войне, в результате которой британские войска нанесли Китаю унизительное поражение и Гонконг в 1842 году стал колонией Лондона. Остальное хорошо известно. Бывшая рыбацкая деревушка превратилась в один из самых больших мегаполисов мира, в котором десятилетиями соединялось все лучшее от Востока и Запада: традиции и современность, китайский дух предпринимательства и западное стремление к инновациям, коллективная дисциплина и личные свободы. Этого Гонконга, в котором я прожил семь лет и где родились двое моих детей, больше не существует. Вернув себе британскую колонию в 1997 году, Китай еще какое-то время не трогал ее свободы, но затем отобрал их, забыв про обещание сохранять автономию Гонконга на протяжении полувека. Другого такого города, как тот Гонконг с его невероятной энергетикой, жизненной силой и ослепительным великолепием, никогда не существовало. Это был поистине уникальный эксперимент.

Гонконг, в котором оказались Геллхорн и ее спутник, подкупал своей обаятельной бедностью. Объехавшая весь мир журналистка писала, что нигде еще не встречала такой беспросветной нищеты. Увидев детей, которых заставляли вырезать из слоновой кости шарики на утопающей в грязи фабрике, Марта пришла в негодование. Ее угнетала не только царившая вокруг нищета, но и уверенность в том, что здесь всегда все будет именно так, сколько бы времени ни прошло. Хемингуэй смотрел на происходившее вокруг более отстраненно. «Твоя проблема в том, что ты уверена, что весь мир такой же, как и ты, – говорит он своей супруге. – Что если тебе что-то не по нраву, то это не нравится и всем остальным. То, что для тебя ад, должно быть адом и для них. Почем тебе знать, как они воспринимают свою жизнь? Если бы все было так плохо, как ты говоришь, они бы покончили с собой, а не рожали бы детей и не пускали бы петарды».

Гонконг и тогда, и сегодня – город крайностей. Когда я переехал сюда – это произошло вскоре после того, как Великобритания вернула Гонконг Пекину, – увидел, что вызывавшие у журналистки оторопь нищета и упадок никуда не исчезли. Они просто спрятались за роскошью стеклянных небоскребов, спортивных машин, стоявших в пробках наравне с мопедами, и ресторанов с винами, стоившими вдвое дороже, чем в Европе. Наркотики тоже никуда не делись, но эпоха дешевого опиума закончилась: местные власти, следуя общеазиатской практике, придерживались в этом отношении политики нулевой терпимости. Сохранился «квартал красных фонарей» в Ваньчае с его клубами с сомнительной репутацией и самым интернациональным в мире коллективом проституток, каждая из которых мечтает о миллионере, что вытащит ее из объятий ночи. Город стал очень безопасным. Несмотря на триады, контролировавшие весь подпольный бизнес и жившие контрабандой, преступления были настолько редки, что новость о любой краже сразу попадала на первые страницы газет.

Экспаты варились в своем гетто, выбираясь в китайские кварталы вроде Вонкока только затем, чтобы посетить уличный Женский рынок или другое похожее место. Подлинным же связующим звеном между Западом и Востоком была экономическая элита: европейские и американские руководители банков и крупных компаний, регулярно встречавшиеся с представителями китайской элиты в клубах и на мероприятиях в центральном районе. Они словно заключили пакт о ненападении, как бы говоря: «Не толкайтесь, места всем хватит». И все же нищета, так поразившая Геллхорн, была очевидна каждому, кто хотел ее увидеть. Да, безусловно, я встречал людей победнее в Индии и побогаче в Дубае, но в Гонконге контраст между ними слишком бросается в глаза. Анклав в Рипалс-Бэй, упоминаемый Геллхорн как тихая гавань для британской колониальной элиты и прочих экспатов, остался элитной частью города, но стал гораздо более оживленным. Что же до мультимиллионеров, они, как и сорок лет назад, продолжали селиться на склонах Пика Виктория – горы, с которой открывается один из самых потрясающих городских видов в мире. Правило здесь всегда одно: чем выше расположено жилье, тем оно дороже. В заголовках газет то и дело мелькает, что побит очередной ценовой рекорд. В 2018 году на острове был продан дом за четыреста сорок шесть миллионов долларов; это годовой бюджет княжества Андорра.

Я помню, как на один из больших праздников банки пригласили рок-звезд и устроили водные прогулки на сампанах для руководства, их друзей и членов семей с раздачей на борту бесплатных алкогольных напитков. У меня в то время была обычная журналистская зарплата. Мои друзья, которые работали в банке, запросто могли отдать за ужин столько, сколько я зарабатывал за месяц. Водители автобусов носили часы Картье, потому что посреди всего этого великолепия просто нельзя было не продемонстрировать окружающим, что и ты можешь позволить себе нечто элитное. Уж лучше месяц сидеть на одном белом рисе, чем выставить себя бедняком в городе для богачей. Но достаточно сесть на паром Стар-Ферри, пересечь бухту Виктория и углубиться в улочки Вонкока,