Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко

Некоторые мясоторговцы сами занимались забоем купленного скота. В сентябре 1674 г. мясники сибирского г. Тары Иван Белобородов и Петр Потанин били скотину на продажу, за что платили пошлины в таможне. С мясников взимали также полавочные деньги в размере одной гривны{414}. В начале ноября 1674 г. в Таре «мясник Ивашко Белобородов купил на убой скотин у конного казака у Оски Шухова», а также у стрельца Кондрашки Федорова{415}.

Для обозначения профессиональной деятельности мясников использовался глагол «мясничати», означавший «торговать мясом»: «А торгует де он в Нижнем, мясничает в Мясном ряду, а живет свои двором» (документ 1643 г.); «Дворишко Богдашка Евстифеева сына Малгина… мясничает» (переписная книга Ростова Великого XVII в.){416}.

Итальянец Амброджо Контарини, посетивший Московию в 1476–1477 гг., писал о продаже, наряду с другими товарами (зерном, сеном, дровами) огромного количества замороженного мяса (говядины, свинины) на льду Москвы-реки. Горожане обычно закупали зимой замороженное мясо впрок и хранили его в домашних погребах.

Мясники торговали обычно говядиной, свининой, бараниной. В древнерусском языке для обозначения крупного рогатого скота использовали слово «нута» («нутное стадо»){417}. Мясо на Руси продавали «частями», «косяками», «полтями». Князю И. Б. Черкасскому и И. Н. Романову, сосланным в 1602 г. повелением Бориса Годунова в Нижний Новгород, выдавали «в мясные дни по три части боранины да по три части говядины»{418}. По приговору Боярской думы 13 октября 1620 г. были установлены суммы, которые следовало платить за домашний скот: «корова 2 рубли, бык 2 рубли, коза 10 алтын, свинья 2 гривны, овца 2 гривны». Согласно информации Кильбургера, отметившего дешевизну съестных припасов в России, в 1674 г. в Москве пуд говядины стоил 28 копеек, пуд свежего сала — 24 копейки, пуд соленого сала — 40 копеек, поросенок — 5–6 копеек, заяц — 3–4 копейки, овца — 30–36 копеек. По его словам, «в лавках во множестве имеются в продаже глухари, тетерки, рябчики, калькуттские куры (индейки. — В. П.), гуси, домашние и дикие утки, куры и голуби»{419}. Курицу можно было купить за 3 копейки, пару цыплят — за 2 копейки, жирного гуся — за 9–10 копеек, пару голубей — за 2 копейки. Цены на дикую птицу варьировались: рябчик стоил 1 копейку, тетерка — 3 копейки, глухарь 8–9 копеек.

Мясники занимались также копчением мяса, первичной выделкой и продажей кожи. «Мясники Михайло Зимин с товарыщом поехали в Ярославль на 5-ти лошадех с кожами яловичьими своего мясничья промыслу» (1651 г.){420}.

По средам и пятницам, а также во время постов православные мясо не ели. В период Великого поста (конец февраля, март, начало апреля) мясники, оставив на время торговлю, очевидно, выезжали в сельскую местность либо в другие уезды для закупки скота. В постные дни они, подобно Кузьме Минину, могли торговать рыбой. Для хранения мяса, рыбы и сала в ледниках им приходилось закупать соль.

Таможенники взимали с местных жителей пошлину «по полуторе ж денге» как с мясной туши («стяга»), так и с коровы, привезенных на продажу. Пошлина с иногородних торговцев была на полденги выше. По размерам таможенной пошлины к «стягу» мяса или корове приравнивались: 10 «полоть», 10 баранов, 30 поросят, 20 гусей, 30 утят, 20 зайцев, 30 тетеревов (уставные таможенные грамоты Устюжны Железопольской 1544/45 и 1599 гг.){421}. Согласно уставным таможенным грамотам (Устюжны Железопольской 1544/45 и 1599 гг., Соли Вычегодской 1619 г.), мясникам полагалось отдавать таможенникам «с лавки на Рожество Христово по косяку мяса, а не люб косяк, ино за косяк денга»{422}.

В деле о дозоре Нижегородского посада после пожара 1618 г. содержится интересная информация о местных мясниках — часть их разорилась, кто-то даже стал нищенствовать{423}. Скот в Нижнем Новгороде в начале XVII в. обычно перегоняли животинные гонщики, связанные своим занятием с мясниками и также упоминающиеся в деле о дозоре Нижегородского посада и в поручной записи 1623 г.{424}

Слово «мясник», помимо обозначения профессии, в XVII в. имело еще одно значение — «жестокий человек». Юрий Крижанич называл Ивана Грозного «не только жадным и беспощадным люд одерцем, но и лютым, жестоким, безбожным мясником, кровопийцем и мучителем»{425}. В «Повести о видении во Владимире» рассказывается, как в ночь с 24 на 25 августа 1611 г. Мелании, молодой жене владимирца Бориса, по прозвищу Мясник (что, вероятно, указывало на свойства его характера), дважды явилась Богородица в благословляющей позе{426}.

Но вернемся непосредственно к посадскому жителю мяснику Кузьме Минину, которому могли принадлежать на торгу Нижнего Новгорода одна либо несколько лавок и амбаров в Мясном ряду. Нам ничего неизвестно о его общественной активности до сентября 1611 г. Можно лишь предположить, что он участвовал в походе нижегородского регионального ополчения во главе с воеводой Алябьевым против «тушинцев» и их сторонников в 1608–1609 гг.

В Новом летописце, завершенном около 1635 г., а также в Ельнинском и Лобковском хронографах XVII в., Латухинской степенной книге (конец XVII в.), он почему-то именуется как «Козма Минин, рекомый Сухорук»{427}. Ознакомившийся с Новым летописцем, В. Н. Татищев называл в «Истории Российской» одного из организаторов Второго ополчения Козьмой Сухоруковым либо Сухоруким{428}.

Но, может быть, его перепутали с другим нижегородским посадским торговцем, носившим такое же имя и жившим в это же время? Двор «Кузьмы Захарьева сына Сухорука» (но не Минина!) впервые упоминается в Нижнем Новгороде в купчей 1602 г., а писцовой книге Нижнего Новгорода 1621–1622 гг. зарегистрированы дворы и торговые помещения в Мясном и Соляном рядах, принадлежавшие его ближайшим родственникам Сухоруковым{429}. Однако нижегородец Кузьма Захарьевич Сухорук не имеет ничего общего (за исключением имени) с одним из предводителей Второго земского ополчения{430}. Кстати, имя Захар не упоминается в поминальных записях рода думного дворянина Кузьмы Минича и его сына стряпчего Нефеда Минина{431}.

Нижегородский историк А. Я. Садовский еще в 1916 г. доказал, что Кузьма Минин и Кузьма Сухорук — это разные люди, которых объединяет лишь общее имя{432}. Но до сих пор в научно-популярной, справочной и учебной литературе можно встретить «Кузьму Минича Захарьева-Сухорука», «Минина (Захарьева-Сухорука) Кузьму Минича», либо «Кузьму Захаровича Минина» — притом что отца народного героя звали Миной, а не Захаром{433}. Спорным остается лишь вопрос о наличии у Кузьмы Минина физического дефекта — сухорукости. С одной стороны, прозвище Сухорук, использованное по отношению к