Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин

том, что внешний мир может оказаться всего лишь иллюзией, стала для Декарта прыжком в кроличью нору, и хотя в конце концов он вернулся к вере в физическую реальность, его решение имело богословскую подоплеку: он мог доверять тому, что открывается его умственному взору, потому что Бог благ и не обманет его (на самом деле Августин испытывал такие же сомнения и пришел к такому же выводу примерно двенадцатью веками ранее). Как только Бог исчез из поля зрения, стало гораздо труднее обрести такую уверенность. Шаткая связь между разумом и миром будет не давать покоя философам в последующие века – этой проблемой занимались Лейбниц, Беркли, Кант, Ницше и другие. Но самым убедительным ответом на картезианский кризис стал, пожалуй, сам эмпирический подход. Если наши органы чувств ненадежны, то единственный способ узнать что-либо о мире – это провести эксперимент, измерить, взвесить, исчислить, описать мир на языке математики. Галилей, отец физики, разделил все сущее на две сферы почти тем же образом, что и Декарт: существует мир количественный, поддающийся измерению и прогнозированию, и субъективный мир качеств – к нему относятся цвета, звуки, ощущения, то есть явления, которые не имеют материального существования и не могут быть изучены физическими науками. Мы до сих пор верим, что вещи, которые объективно поддаются количественной оценке, сохраняют «реальное» существование независимо от нашего разума. Как однажды сказал писатель-фантаст Филип К. Дик, реальность – это «то, что продолжает существовать, когда перестаешь в это верить».

Неудивительно, что мы испытываем тревогу, когда сталкиваемся с тем, что существование мира, похоже, действительно требует нашего участия или по крайней мере наблюдения. Самое обескураживающее явление в квантовой механике, проблема измерения, предполагает, что физик трансформирует или, возможно, даже создает квантовый мир, просто наблюдая за ним. Когда никто за ними не следит, частицы подобны волнам, парящим в облаке вероятностей (эти вероятности описываются волновой функцией – уравнением, которое содержит изменяющийся со временем ряд чисел). Они как будто существуют везде и сразу. И только когда физик наблюдает за ними или производит измерение, происходит коллапс волновой функции и частица обнаруживается в одной-единственной конкретной точке. Физики не могут прийти к единому мнению, что именно это означает. Все в нашем мире состоит из частиц, но опыт подсказывает, что крупные объекты не ведут себя подобным образом. (Эйнштейн, долгое время скептически относившийся к квантовой механике и ее невероятным выводам, однажды спросил, перестает ли Луна существовать, когда на нее никто не смотрит.) Некоторые физики предполагают, что сознание само по себе вызывает коллапс волновой функции, что (если это правда) в корне противоречит основополагающим предпосылкам материализма – то есть представлению о том, что мир ведет себя предсказуемо и детерминированно и не зависит от нашего разума. Материализм долгое время игнорировал сознание на том основании, что для него не находится места в мире причинно-следственных связей: нет никаких доказательств, что сознание как-то влияет на окружающий мир, а в физическом мире нет необъяснимых явлений, которые можно было бы объяснить через влияние сознания. Но, как отмечает Дэвид Чалмерс, коллапс волновой функции – это именно такое необъяснимое явление. Впрочем, это мнение меньшинства. Некоторые предполагают, что робот или камера могут аналогичным образом вызвать коллапс волновой функции, но проверить это невозможно. Многие физики утверждают, что коллапс волновой функции не происходит вообще, что это просто иллюзия.

Эта проблема в физике во многом напоминает трудную проблему сознания в философии. Нейробиологи могут установить соответствие между работой мозга и его функциями (как он работает), но не могут объяснить, откуда берется субъективный опыт; так же и квантовая физика отлично предсказывает поведение частиц, но ничего не может сказать о том, что это поведение в итоге означает для мира на самом фундаментальном уровне. Тупик, в котором оказались одновременно физика и философия, ставит под вопрос самые элементарные представления о субъекте и объекте, об отношениях между разумом и миром; похоже, в мире существуют вещи, которые можно воспринимать только «от первого лица».

Я много читала о квантовой физике, когда только-только отошла от веры, – пожалуй, даже слишком много, особенно для человека, недавно отказавшегося от религии. Надежды на то, что материализм даст мне более прочную почву под ногами, чем вера, быстро развеялись. Чем больше я узнавала, тем сильнее меня охватывало всепоглощающее чувство нереальности происходящего. Оно становилось еще острее, потому что теперь мне было совсем не на что опереться – ни на доброго Бога, в которого я больше не верила, ни на непоколебимые законы природы, которые квантовая физика поставила под сомнение. Проблема измерения – это было еще не самое худшее… Была еще «непостижимая эффективность» математики, по знаменитому выражению физика Юджина Вигнера. Принято считать, что математика – это язык, который мы изобрели для собственных потребностей. Но многие законы физики были сначала сформулированы как математические гипотезы и лишь позже подтверждены эмпирическими наблюдениями – как если бы между структурами мышления и структурами мироздания существовала странная связь. Потом еще была проблема «тонкой настройки» – чем больше мы исследуем Вселенную, тем больше находится свидетельств того, что она идеально приспособлена к условиям, необходимым для жизни. Если бы сила гравитации была чуть меньше, звезды бы не сформировались, а если бы она была больше, они бы сгорали слишком быстро. То же самое можно сказать о космологической постоянной[42], параметре плотности Вселенной, сильных и слабых ядерных силах. В некоторых случаях «настройка» требует головокружительной точности. Для того чтобы могли сформироваться галактики, плотность темной энергии не должна выходить за пределы умопомрачительно узкого диапазона – до 120 знаков после запятой. (Мы, конечно же, взяли джекпот.) Физика с давних пор руководствуется принципом Коперника, согласно которому ни одна научная теория не должна наделять человека особым статусом или предполагать, будто мы и наш разум занимаем центральное место в космосе. Но вряд ли найдется теория, способная убедительно объяснить такую точность или дать вразумительный ответ на вопрос, почему условия нашей Вселенной как будто указывают на центральную роль человека.

Для людей, живших в Средние века, космос был по сути своей осмысленным и объяснимым: рациональная система, созданная рациональным Богом, тем же разумом, который сотворил в том числе и разум человеческий. Но в расколдованном мире порядок и организованность всегда вызывают подозрения. Как отмечает Ханна Арендт в книге «Vita activa», начиная с XVII века при столкновении с порядком в природе мы погружаемся в болото картезианских сомнений. «Сразу за торжеством, – пишет она, – следует подозрение, что эти математически предсказанные универсумы окажутся приснившимися мирами, где любое сонное виде́ние, так или иначе продуцируемое человеком, предстает действительностью, пока длится сон»[43].

Как человек, на счету