Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

Свою будущую учительскую деятельность М. К. предполагал совмещать с научной работой, тем более что осенью 1913 г. ему открылась, благодаря А. А. Шахматову и И. А. Шляпкину, возможность продолжать занятия в университетских стенах.

С чего начать самостоятельную научную жизнь? В 1918 г. М. К. рассказывал:

После долгих колебаний и сомнений я решил посвятить себя изучению народной словесности и поехал изучать быт амурских казаков. Вот река Амур, вот город, где живут мои родные, где я жил после окончания университета. Здесь на протяжении 500 верст на лошадях и пароходе я несколько раз проезжал. Эти пустынные места очень интересны и богаты. Нужно было колонизовать эти пространства, и граф Муравьев, губернатор края, двинул из Забайкалья целые отряды казаков, причем переселение производилось таким образом: кидался жребий, и тот, кто жребий вытягивал, должен был бросать насиженные места, хозяйства, расставаться с родными и отправляться в неведомый, неизвестный Амур.

Мне было важно пробраться к ним для того, чтобы посмотреть, как эти люди, много пережившие и долго не подвергавшиеся никаким влияниям, как они донесли богатство народной словесности[1].

Будучи местным жителем, М. К. знал, что в старожильческих поселениях и казачьих станицах Приамурского края сохранились яркие образцы народной словесной культуры. Он надеялся, что ему удастся опровергнуть впечатление известного писателя-этнографа С. В. Максимова, посетившего берега Амура в 1860 г. и не обнаружившего там даже следов фольклора: «Забайкальские казаки – как известно – что рыбы: песен не поют и не знают. Казаки и топором машут, и сено косят, и веслами гребут сосредоточенно-молча, ни слова между собою. Ни прибаутки, ни присказки»[2].

Летом 1913 г. М. К. отправляется – «по собственному почину»[3] – в свою первую этнографическую экспедицию. О том, как она протекала, о ее целях и результатах дает представление подробное письмо М. К., обращенное к А. А. Шахматову как председателю Отделения русского языка и словесности Академии наук:

Летом 1913 года я посетил ряд деревень Михайло-Семеновского станичного округа[4]. Казачье поселение Амурского края представляет собой коренное сибирское население (забайкальцы, поселенные на Амуре приказом Муравьева-Амурского в 1858–1863 годах), и я предпринял поездку по казачьим деревням с целью отыскать следы эпической поэзии, записать песни исторические, лирические и обрядовые и изучить говор местного населения. К сожалению, эти поездки не были вполне планомерны, было не особенно удобное время, и сам я не имел возможности провести более продолжительное время в намеченных мною деревнях. Мне удалось записать около 100 исторических, разбойничьих и военных песен, около 200 лирических («проголосных», игровых и плясовых) и 90 свадебных, а также довольно большое количество частушек.

Былин не удалось записать ни одной, едва ли их когда и пели на Амуре.

Но имею основание думать, по некоторым воспоминаниям и рассказам стариков, с которыми мне приходилось беседовать, что в Забайкалье существовали некоторые следы эпической поэзии и еще теперь, вероятно, возможно найти в глухих казачьих деревнях стариков, помнящих былины, хотя бы в отрывках. Некоторые из записанных и слышанных мною песен отчасти подтверждают эту надежду. Такова песня о татарском полоне («Досталась зятю теща…»). Это песня сохранилась хорошо, но большинство песен подобного рода является в значительно разрушенном виде, хотя воспоминания о них более или менее живы, и певцы или певицы рассказывали мне содержание своими словами, забыв уже «склон и стих».

Исторические песни, записанные мною, главным образом военного характера и тесно связаны с казачьими строевыми песнями. Некоторые из них даже пелись лет 25 тому назад во время поездок.

Из обрядовых песен я записал только свадебные. Это, кажется, единственные, которые сохранились. Песни эти поражают своей художественностью и глубиной чувства.

Забайкальские свадебные песни были записаны г. Логиновским (Зап<иски> Пр<иамурского> О<тдела> И<мператорского> Р<усского> Г<еографического> О<бщества>. Т. 5. Вып. 2)[5]. Записанные мной песни, совпадая отчасти с материалом г. Логиновского, дают в то же время некоторые новые мотивы.

В настоящее время старинные свадебные песни с каждым годом все более и более забываются.

Старый свадебный ритуал вымирает. Подробности его я смог выяснить только из многочисленных расспросов людей старшего поколения. Кроме отдельных, отрывочных сведений, мною записано несколько подробных рассказов о старом свадебном ритуале. Иногда и теперь «правят свадьбы по старинке», но эта «старинка» выражается только в организации свадебного поезда да некоторых случайно уцелевших обрядах: косокрашенье, приготовление особого кушанья и нек<оторых> др<угих>.

Старинные же девичники, продолжавшиеся по неделям, поездки на кладбище и т. п. совершенно исчезли.

Старые лирические песни также забываются. На вечорках и игранчиках их уже мало поют. Лучше сохранились старые плясовые песни. Это понятно, так как старухи, напившись пьяными, неизменно поют их на всех «гулянках». А от них перенимает и молодежь.

Исчезают также и луговые песни, некоторые из них стали просто игровыми и поются на игранчиках и вечорках, в играх.

Песни колядовые совершенно неизвестны.

Любопытно отметить, что иногда старинные песни переделываются на новый лад и старые «проголосные» поются по образу и подобию частушек.

Кроме собирания песенного материала, занимался я также изучением местного говора. Прежде всего должно указать сильное влияние города. В посещенных мною деревнях это особенно сильно заметно. Изучение говора более дальних деревень представляло бы более интереса. Казаки очень часто посещают город по всевозможным делам, многим приходится отбывать в городе военную службу, казачки живут зимой в городе «в прислугах» и т. д. Как на характерный показатель проникновения городской культуры укажу, что в амурской деревне широко известны и очень популярны (среди молодежи) почти все песни, которые можно услышать на улицах города в качестве «самых модных» («Ах, зачем эта ночь…», «Последний нонешний денечек…», «Пускай могила меня накажет…», «Маруся отравилась, Маруся умерла…» и др.).

Причем перенимают не только слова, но и городскую манеру петь, и городское произношение.

Затем нужно указать на существование в говоре некоторых противоположных черт (например, «жона», «жана», «жэна», «жена»). Может быть, это объясняется тем, что современные амурцы происходят и от забайкальцев-аргунцев, и от забайкальцев-ундинцев и т д.

Академик А. И. Соболевский в «Опыте русской диалектологии»[6] замечает, что говор Восточной Сибири один и тот же: в Иркутске, в низовьях Ангары, у Охотского моря, по Шилке и Амуру. Мне кажется, поскольку я могу судить по собранному мной материалу, это утверждение должно ограничить. Так,