Бег дней - Алексей Владимирович Спешнев

Камиль вытянул левую ногу и, опираясь на подлокотник, тяжело опустился на сиденье.

— Я из больницы, — сказал он и, поглядев на детей, дрыгающих вокруг елки, спросил: — Можно закрыть дверь?

Жена поставила перед Ярматовым стакан кофе и тарелку с бутербродами и вышла, прикрыв за собой дверь.

Камиль отодвинул стакан и, не притронувшись к еде, произнес:

— В больнице я прочел ваш сценарий «Друзья встречаются вновь». Мне дали его на Гнездниковском. Хочу ставить.

И тут я вспомнил, где видал раньше угрюмого посетителя, — в коридоре четвертого этажа Совкино на Малом Гнездниковском. Это было несколько лет назад, примерно в году тридцать четвертом. Ярматов явился в Совкино с большим холщовым мешком на плечах — в нем он приволок с вокзала семь коробок своего фильма «Эмигрант».

— Где здесь сдают картины? — спросил меня воин с персидской миниатюры.

Я как умел объяснил ему.

Скоро его картину смотрели уже редакторы. Произведение это было, вероятно, наивное, но яркое.

— Картина годится, — сказали редакторы. — Кто делал?

— Я, — ответил воин со сросшимися бровями, держа в руках мешок. — И главную роль играл я.

В тот день пишущий эти строки, разумеется, не подозревал, что человек с коробками пленки в мешке станет другом, что в течение десяти лет нас будут связывать успехи, разочарования и житейские беды и что фильм «Алишер Навои», который он поставит уже после войны, будет назван величайшим фильмом Востока.

Камиль тоже вспомнил нашу встречу в Совкино, но без улыбки и рассказал, что приехал сейчас ко мне действительно прямо из больницы, где ему хотели отнять ногу, — нагноение старой раны. Но он на операцию не согласился и попросил друга из Душанбе достать ему пистолет. Друг принес оружие в бисквитном торте. Камиль решил застрелиться. Однако был разоблачен мужественной медсестрой. Пистолет, вымазанный в сливочном креме, она извлекла из-под подушки больного и передала главному врачу. К счастью, рана зажила и все обошлось.

И вот мы пьем кофе, и Камиль рассказывает, как снимал «богатый афганский базар» для «Эмигранта». Дело было в Бухаре. Помощники Ярматова с большим трудом создали изобилие яств и плодов, а снимать некого, массовки нет — мусульмане не хотят участвовать в сотворении фетишей.

Ярматов отправился к приятелю, начальнику местной тюрьмы, и выпросил у него под личную расписку несколько десятков заключенных, по преимуществу людей пожилых. Чтобы они не разбежались, Камиль вооружил киногруппу винчестерами. Однако существовала опасность, что «богатый афганский базар» все же мгновенно будет разграблен и уничтожен, и поэтому Камиль велел помрежу опрыскать плоды и яства из пульверизатора крепким чаем, и пустил слух, что это смертельный яд.

На следующее утро явились режиссер, оператор и все прочие на съемку — базар цел, не тронут, хотя возможности для разорения имелись, потому что массовка из заключенных ночевала под охраной тут же, на базаре. И на второй день дыни, арбузы и виноград оказались на месте. Приходят снимать на третье утро — ничего нет, все плоды и яства съедены. Спрашивает Ярматов преступных стариков, почему все исчезло в третью ночь. Потому, отвечают старики, что в первую выбрали самого старого и сказали ему: «Все равно скоро тебе помирать, попробуй поешь плоды». Самый старый отведал всего понемногу, остальные решили ждать, что с ним будет. Ждали день, другой — ничего, дедушка жив-здоров. Тогда на третью ночь «богатый базар» и уничтожили.

В жизни Камиля Ярматова сошлись Восток и Запад, горячка боев в песках и беседы за столиками московского кафе «Националь», русско-туземная школа Канибадама и учеба у Кулешова, Пудовкина, Эйзенштейна.

В пятнадцать лет он увидел в кокандском электротеатре ковбойский фильм с участием Вильяма Харта и в этом же году вступил добровольцем в первый красногвардейский мусульманский полк. Дрался в Таджикистане, под Таганрогом, штурмовал Бухару, преследовал свиту эмира Бухарского, который угонял с собой гарем и белых священных слонов. В двадцатом Ярматов командовал кавалерийским взводом. В двадцать четвертом был военкомом и начальником милиции в городе детства Канибадаме.

Приехав в Москву, поступил в киношколу им. Б. В. Чайковского, куда его привела не долговязая тень Вильяма Харта, но опасный и шальной, как юность, опыт всадника революции. Ярматов начал сниматься, сыграл главные роли в фильмах «Шакалы Ривата», «Из-под сводов мечети», «Гость из Мекки», разочаровался в актерстве, был принят среди двенадцати молодых людей из Таджикистана на режиссерский факультет ГИКа без испытаний, возмутился, потребовал экзаменов и превосходно сдал их. Разумеется, все это я узнал позже, а в тот вечер, когда Камиль пришел ко мне из больницы и в соседней комнате играли вокруг елки дети, он рассказал мне только о съемках «Эмигранта».

С появлением Камиля Ярматова в мою жизнь вошел жесткий восточный романтизм. Камиль был прекрасным рассказчиком, вспоминая о своих военных и кинематографических приключениях, оживлялся, веселел.

Теперь он сам открыл дверь в соседнюю комнату и, опираясь на палку, мрачно посмеиваясь, смотрел на детей. Среди девочек с бантами плясала вокруг елки Леночка Мачерет, на которой через несколько лет, уже во время войны, Камиль женился.

В 1939 году вышел на экраны наш фильм. Он рассказал о встрече старых боевых друзей. «Комсомольская правда», продолжая сюжет картины, стала устраивать вечера однополчан под девизом «Друзья встречаются вновь». Так заголовок картины вошел в жизнь.

И фильм слился с действительностью, и шел долгие годы, и, увы, пережил моего друга, в душе которого сошлись Восток и Запад.

СТАРАЯ ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ

Долгие годы меня тянуло вернуться в пустыню, увидеть ее весну и потом лето и корабли в нагретом дрожащем воздухе.

Мне снились легкие пески, носящиеся над барханами, и желтые воды Аму, и шум обваливающихся берегов, и чирак под колпачком, горящий в безветренной ночи над моей головой. Я лежу в плывущем каюке, на носу которого сложена печка из глины, и мне снится глубокий старик в белой чалме и синем халате, он идет по кошме, и в знак уважения более молодые мужчины бросают ему под ноги поясные платки. Старик несет на запрокинутой узкой ладони благоухающую длинную дыню в сеточке морщин. Дыня цвета змеи.

Я открыл глаза. Надо мной в лазури неба мелькали телеграфные провода, пушистые от хлопка. Нас обгоняли грузовики с белыми холмами позади водительских кабин. Нагретая дорога дымилась, вдоль нее, прибитые к столбам и калиткам дувалов, висели ящики, куда прохожий мог опустить поднятую с асфальта ватку хлопка.

Я не вернулся в пустыню. С голубых гор дул освежающий ветер. Стояли в долине одинокие карагачи, отбрасывая