Военная знать ранней Византии - Евгений Павлович Глушанин

от завершения. И тем не менее путем системного анализа в историографии достигнуто немало серьезных результатов. К ним можно отнести, например, убедительное доказательство Ж. Дагрона о том, что превращение Константинополя в имперскую столицу отнюдь не было “одноактным творением”[32]. Или работу А. Шастаньоля, продемонстрировавшую затяжной характер формирования основ режима домината, завершенность которого автор отнес не к диоклетиано-константиновым реформам, а к правлению Юлиана Отступника[33]. Существенные результаты дал метод комплексной, перекрестной “атаки” на правление Юстиниана I, предпринятой итальянскими учеными[34].

В нашей историографии серьезные успехи в системном освоении ранневизантийской цивилизации связаны не в последнюю очередь с разработкой концепции позднеантичной стадии развития, понимаемой в качестве вполне самостоятельного исторического периода со свойственными только ему особенностями и этапами внутренней эволюции, к которому нельзя подходить с мерками классического античного, либо раннефеодального общества[35]. В рамках системного анализа был сделан важный вывод в отношении концептуальной периодизации: «позднеантичная “стабилизация” и подъем оказались на Западе более короткими (до 70-х годов IV в.), на Востоке относительное оживление деревни, подъем крупных городов продолжались до 80-х годов V в.»[36]. Он сложился из синтеза наблюдений за реальной эволюцией ранневизантийских аграрных отношений, города и социальной структуры. В какой-то мере с этой социально-экономической концептуальной периодизацией совпадает ряд выводов, полученных при анализе политической истории ранней Византии, особенно в том, что касается крупных переломных хронологических рубежей. Например, положение о завершении формирования димов и резком обострении политической и религиозной борьбы именно в конце V в.[37]. Довольно хорошо сочетаются с заметными изменениями в социально-экономической сфере и некоторые события истории позднеантичной армии. Адэрация воинских повинностей при Анастасии I (хрисотелия югов), думается, была прямым следствием завершения стадии позднеантичного подъема на Востоке.

С другой стороны, нередко ход событий военной и политической истории IV–VI вв. имел собственную логику, и, соответственно, периодизацию, независимую от социально-экономической, заставляя зачастую вносить существенные коррективы в естественную эволюцию последней. Так, адрианопольскую катастрофу вряд ли можно признать следствием слабости восточноримской экономики и, наоборот, войны Феодосия I с Западом и завоевания Юстиниана дорого обошлись и экономике, и внутриполитической стабильности. Так, изучение реального благосостояния куриалов показало, что оно пошатнулось именно в 80-е гг. IV в.[38], с чем, кстати, вполне увязывается и антиохийский “мятеж статуй”, и серьезный социально-политический кризис 395–400 гг.

Думается, не будет преувеличением сказать, что в наименьшей степени разработанной остается периодизация административной истории IV–VI вв., имеющая непосредственное отношение к теме позднеантичной военной знати.

Несмотря на обилие работ по отдельным гражданским и военным административным структурам, преобладают в основном институционные описания, в которых довольно мало систем с точки зрения соотнесения их с основными процессами в социально-экономической и политической сферах. Основными вехами в позднеантичной административной истории продолжают оставаться в специальной литературе складывание режима домината в конце III – начале IV вв. и реформы Юстиниана 30-х гг. VI в. Представления о двухвековом “административном консерватизме” и даже “стагнации”, питающие теории византийского этатизма, долгое время единственно возможным методом исследования административной истории делали метод институционного моделирования. Многие работы по политической борьбе на самой вершине властной пирамиды ранней Византии, вне зависимости от того, делался ли акцент на конкретно-ситуационном либо социально-мотивированном характере этой борьбы, лишь укрепляли эти представления, поскольку демонстрировали завидную неизменность (за редким исключением, как, например, кратковременное создание коллегиальной префектуры Востока при Аркадии) основных административных структур государства в течение столетий, их внутреннюю независимость от конфликтов, одной из целей которых являлось как раз овладение ключевыми постами в империи. Лишь размах просопографических штудий в последние два десятилетия позволил, кроме ликвидации “обезлички” административной системы, нащупать некоторые ее связи с основными социальными процессами общества IV–VI вв., что, в свою очередь, заставило модифицировать институционный метод, превратить его в так сказать социально-институционный. Просопографические ряды любых административных уровней за крупные исторические периоды потребовали социально-исторического объяснения своей достаточно рельефно выступающей внутренней системы. Новый метод сразу продемонстрировал как свои блестящие возможности, так и “подводные рифы”. Если придерживаться, по преимуществу, предоставляемых им добавочных сведений институционного характера, а за социальной стороной сохранить только пропедевтические функции объяснения “институционных” результатов в конечном счете, своего рода “подгонки” их под схему наиболее общих социальных особенностей эпохи, то и вся масса нового материала лишь по-новому интерпретирует старые “институционные” теории. Ряд этих особенностей социально-институционного метода, как нам кажется, и нашли свое отражение во внутренне ни регионально, ни хронологически не делимой концепции А. Демандта о позднеримской военной знати.

Отвлекаясь пока от прочих фундаментальных параметров его концепции, следует отметить, что постулируемый им критерий непрерывной фамильной преемственности военной знати IV–VI вв. уже сам по себе для перепроверки предполагает разбивку истории ее существования в течение этого периода на ряд этапов. Изучение генезиса позднеантичной военной знати безусловно требует обращения к материалу эпохи кризиса III в. и обеих тетрархий, что вполне совпадает с общепризнанной периодизацией. Далее мы намерены, насколько это возможно, придерживаться такого принципа: вычленять в качестве этапов время правления двух следующих один за другим императоров для того, чтобы тем самым установить реальность функционирования фактора преемственности позднеантичной военной знати. Правление Аркадия должно быть расчленено на два периода по той причине, что их четко обозначил социально-политический кризис 395–400 гг. в плане его последствий для правящей элиты. Соответственно, и историческое комментирование прочих выработанных А. Демандтом параметров периодизированной подобным образом военной знати IV–VI вв. должно проводиться с максимальным учетом особенностей каждого из намеченных этапов. При этом мы хотели бы избежать впечатления, что наше исследование сводится только к критике концепции А. Демандта: обращение к тем же фундаментальным позициям “анкеты” позднеантичной военной знати объективно, поскольку немецкий ученый при создании структуры этой “анкеты” (но в рамках своего подхода к проблеме!) исчерпал в этом смысле почти полностью возможности источникового материала; тем не менее добавочные критерии, а также социальная и политическая атрибуция военной знати IV–VI вв. в ходе ее изучения, конечно же, не исключаются.

И, наконец, рассмотрение эволюции позднеантичной военной знати должно распадаться на два самостоятельных исследования — западноримской и ранневизантийской военной знати. В самом общем смысле это связано с разницей реального исторического пути и судеб Западной и Восточной Римской империй, с разницей переживания ими последней фазы античной цивилизации, с разницей экономического потенциала и особенностями социальной структуры, государственности, военной организации. В свое время А. Джонс настойчиво проводил мысль о существенной разнице между военными группами давления на правительство в Западной и Восточной империй, усматривая причину этого, однако, только в том, что Запад в большей мере, чем Восток, подвергался варварским нашествиям, по причине чего политическая роль западноримской армии и ее командования была там неизмеримо выше[39].

С проблемой метода прямо связан вопрос об объекте исследования и