Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

как вдруг услышала голоса, перемежавшиеся глухим стуком, с каким снег сбрасывали с крыши. Обычно крышу после заката не чистили, но сейчас Дзия препирался с главным работником и настаивал, что эту работу необходимо сделать сейчас же.

— Сам посмотри, как метёт, — донёсся до меня его голос, — к утру, если не почистить, снег проломит крышу.

Вообще-то пора идти на службу в храм, проворчал в ответ работник, и тут раздался глухой звон храмового колокола. Но Дзия настоял на своём, и работники продолжили чистить крышу. Я подивилась дерзости работника, осмелившегося перечить воле Дзии. В моих детских глазах Дзия был личностью незаурядной: он всегда прав и слово его закон. Но при всём моём уважении к его мудрости я любила его всем сердцем, и не без причины: ведь у него всегда находилась минутка смастерить для меня куколку из соломы или рассказать мне сказку, когда я сидела на камне в саду и наблюдала за его работой.

Людская занимала просторную комнату. Половину дощатого пола покрывали разбросанные там-сям соломенные циновки. Здесь пряли, мололи рис и делали всякую кухонную работу. Пол на другой половине — для грязной и трудной работы — был из плотной глины. Посередине людской размещался очаг[7] — большой, обмазанный глиной, прямоугольный, ниже уровня пола, — подле него стояла корзина с дровами. С балки под самым потолком свисала цепь, на неё вешали утварь, потребную для готовки. Дым уходил в отверстие в центре крыши, а чтобы в дождь людскую не заливало, отверстие прикрывала ещё одна крыша, поменьше.

Я вошла в просторную комнату; гул домашней работы мешался со смехом и болтовнёй. В одном углу служанка молола рис на завтрашние данго; другая шила тряпочки из старого кимоно; ещё две перебрасывали друг другу плоскую корзину — отделяли красную фасоль от белой, а чуть поодаль крутила палочкой прялку Иси.

Меня поприветствовали: слуги любили, когда к ним заглядывала Эцубо-сама, как они меня называли. Одна из служанок поспешила принести мне подушку, другая подбросила в тлеющие уголья пригоршню сушёной каштановой скорлупы. Мне нравилось наблюдать за переменой оттенков каштановых угольков, и я остановилась полюбоваться ими.

— Идите сюда, Эцубо-сама! — окликнули меня ласково.

Это была Иси. Она пересела на циновку, а свою подушку отдала мне. Она знала, как я люблю крутить прялку, и сунула мне клубочек хлопка, крепко придерживая его рукой. До сих пор помню, как мягко скользила нить сквозь мои пальцы, когда я вертела большое колесо. Боюсь, что пряжа моя получалась неровной, так что, пожалуй, к счастью для Иси, вскоре меня отвлекло появление Дзии. Он расстелил циновку на глиняном полу, сел, вытянув ногу; между пальцами ступни Дзия зажал конец верёвки, которую плёл из рисовой соломы.

— Дзия-сан, — проговорила Иси, — у нас почётная гостья.

Дзия мигом поднял глаза, забавно и часто закивал над вытянутой верёвкой и с улыбкой протянул мне соломенные сапожки юки-гуцу, висящие у него на шнурке.

— Ой! — воскликнула я, вскочила и бросилась к Дзие. — Это мне? Ты их доделал?

— Да, Эцубо-сама, — ответил Дзия и вложил мне в руки сапожки, — и доделал я их очень вовремя. Столько снегу в этом году ещё не было. И когда вы завтра пойдёте в школу, сможете срезать путь напрямую через поля и ручьи: дороги-то заметёт.

Как обычно, предсказание Дзии сбылось. Без юки-гуцу мы, девочки, нипочём не попали бы в школу. А благодаря тому, что Дзия заставил работников с вечера почистить снег, наша крыша не проломилась под его тяжестью: к утру полутораметровый слой снега покрыл и дорожки в нашем саду, и вершину длинного белого уличного сугроба.

Глава II. Кудрявые волосы

Однажды слуги вернулись из храма, с оживлением обсуждая пожар, уничтоживший великий Хонгандзи[8] в Киото. А поскольку то был главный храм школы Дзёдо-синсю, наиболее популярной в народе, многие желали его восстановить и пожертвования текли со всех концов империи. Средневековые буддисты-изгнанники оставили в Этиго неизгладимый след, и вскоре наша провинция превзошла все прочие в стремлении отдавать, а средоточием такого порыва стала Нагаока.

Первый и пятнадцатый день месяца — когда работники отдыхали — были излюбленным временем сбора средств; мы жертвовали главным образом то, что сами производили, и было любопытно наблюдать за толпой, которая в эти дни запруживала улицы. Здесь были не только наши горожане, каждый с корзиной или свёртком: ежечасно со всей округи — с гор и из соседних деревень — прибывали всё новые люди. Приносили верёвки, пеньку, стебли бамбука, длинные их концы волочились по земле; женщины из деревень, где процветало ткачество, тащили рулоны хлопка и шёлка, крестьяне тянули длинные повозки, доверху нагруженные мешками с «пятью злаками» — рисом, пшеницей, овсом, фасолью и просом[9], а жёны крестьян (зачастую с младенцем на спине) толкали повозку сзади. Все эти дары сносили в большое здание, выстроенное специально для этого, и каждый день запасы добра прирастали.

Однажды мы с Иси стояли у наших высоких ворот и наблюдали за идущими мимо. Я заметила, что почти все женщины повязали на голову сине-белое полотенце-тэнугуи, как делают служанки, когда подметают пол или хлопочут на кухне.

— Почему они все в тэнугуи? — спросила я.

— Эти женщины обрезали волосы, Эцубо-сама, — ответила Иси.

— Они все вдовы? — изумилась я, поскольку лишь вдовы по традиции обрезали волосы до плеч и отрезанное хоронили с мужем.

Я подумала, что никогда в жизни не видела столько вдов, но вскоре выяснилось, что все эти женщины обрезали волосы, чтобы сплести из них толстенный канат и с его помощью поднять бревно для центральной балки нового храма. Наши служанки тоже остригли локоны, но с куда меньшим рвением, чем крестьянки: оставшихся волос хватало, чтобы завязать какой-никакой узел. Правда, одна из служанок в религиозном порыве постриглась так коротко, что ей пришлось на три года отложить свадьбу, поскольку с короткими волосами замуж не выходят. Вряд ли в те годы нашёлся б смельчак, отважившийся жениться на девушке, стриженной как вдова: это считалось недобрым знаком.

Наше семейство не принадлежало к школе Дзёдо-синсю, но всякая женщина, к какой бы школе буддизма ни принадлежала, хотела поучаствовать в богоугодном деле, и каждая из нас обрезала сколько-то прядей. Волосы отнесли в здание, где хранили пожертвования, и сплели из них длинные толстые канаты, а перед самой отправкой в Киото провели пышную религиозную церемонию и освятили дары.

Мне, ребёнку, казалось, в тот день в Нагаоке собрался весь свет. Уж конечно, обитатели всей округи, всех соседних деревень запрудили узкие улочки, по