Тюрьма и другие радости жизни. Очерки и стихи - Алексей Валентинович Улюкаев

Для остальных тюрьма — это просто тяжесть, выпадение (часто безвозвратное) из социальной жизни, распад семьи или невозможность ее создать, реальное поражение в правах, в том числе в праве на достойную работу и ее достойную оплату. Кроме того, тюрьма поощряет этическую девиантность — двуличие, лицемерие, наушничество, лакейство, — которая потом приклеивается к своему носителю навсегда.

Более всего мне было больно за две категории колонистов: во-первых, мальчики 20–25 лет, осужденные по 228-й статье УК как наркодилеры. На практике это означает, что настоящий дилер, который отлично вписан в правоохранительную систему и установил с ее звеньями взаимовыгодные отношения, искушает мальчика: тебе ведь хочется повести свою девушку в клуб, ресторан, дискотеку, подарок сделать. Вот пять пакетиков. Отвезешь по пяти адресам, получишь 100 тысяч — и гуляй, Вася. И Васю крутят с четырьмя граммами порошка в кармане. И дает ему щедрый суд 10, а то и 12 лет строгого режима. И гуляет он вплоть до Больших Перемерок. И никогда его девушка не станет его женой. И он никем не станет. Никогда и никем.

Во-вторых, это крепкие русские семейные мужики в самом золотом возрасте (40–55 лет), работящие, рукастые, спокойные. Эти попали сюда по бытовой пьянке: вместе пили, поссорились, ударил — и крайне неудачно. И вот уже убийство или тяжкое телесное повреждение. И вот те же 10–12 лет строгого режима. А ведь могло быть диаметрально противоположно: не он ударил неудачно, а его ударили. И осужденный с потерпевшим просто поменялись бы местами. Но по коммутативному закону арифметики сумма страданий от этого не изменилась бы. И вот он старательно и умело работает на промзоне, отсылает заработанные копейки семье, пытается по телефону и в письмах помогать жене воспитывать отбивающихся от рук детей, в бараке ведет себя тише воды, ниже травы. И ждет, и терпит. И терпит, и ждет.

Тюрьма — наказание прежде всего не для самого осужденного, а для его семьи: родителей, жены, детей. Одиночкам легче. Мужчина в конце концов может и должен перенести любые тяготы жизни. Семейным очень тяжело. Ведь они постоянно чувствуют боль малых детей, престарелых родителей, жен, которые уже почти что вдовы.

Тюрьма стимулирует и консервирует инфантилизм: в ней не взрослеют. Поскольку ты не принимаешь никаких решений, а все за тебя решает всеведущий ФСИНкс, у тебя нет и ответственности. Ты не совершаешь поступков. Нет семьи, жены и детей, за которых ты отвечаешь перед богом и людьми. И вот выходят из тюрьмы вроде бы взрослые люди, но с психологией, привычками, речью, манерами прыщавых юнцов.

Меня очень удивило, что в тюрьме нет места сексуальной озабоченности. Нет гомосексуальных отношений. Все разговоры про пидоров, петухов и опущенных — лишь разговоры. По ПВР женщина будь то вольнонаемная, посетительница или служащая ФСИН может находиться внутри периметра зона только в сопровождении сотрудника ФСИН — мужчины, но никогда никто из зеков не пытался быть хотя бы просто назойливым. Видео с недостаточно одетыми женщинами смотрятся спокойно. Выступление еще менее одетых приплясывающих девиц на концерте в ежегодно отмечаемый День колонии также волнений не вызывают. Нет в тюрьме навязчивых разговоров на сексуальную тематику, слюнотечения.

Но все-таки, скажут мне, в тюрьме есть так называемая «категория» на языке надзирателей, а на языке зеков — пресловутые «обиженные», «опущенные», «петухи». Значит, не просто разговоры? Не просто. Но это отнюдь не сексуально-девиантная, а в полной мере социально-экономическая категория. В нее зачисляются те, кто имеет нехорошую статью УК. Но не только. Добавляются те, кто в тюрьме нарушал какие-то важные стандарты зековской морали, а также те, кто контактировал с обиженными: что-то брал у них (давать им еду, сигареты или что-то еще можно, а брать по понятиям нельзя), вместе сидел в общественном месте, пользовался одной посудой и т. п. При этом никто обиженных не обижает. С ними нормально общаются, шутят, смеются. А экономический смысл существования этой категории в том, что они являются кастой уборщиков. Это как бы рабский, хотя и не совсем бесплатный труд. Оплачивается сигаретами, чаем, конфетами и т. п. Сильно смахивает на рабство в античной Греции, где раб и рабовладелец вместе работали, делили радости и тяготы жизни и были связаны скорее патриархальными отношениями.

Межнациональные отношения. В тюрьме, как и в христианстве, несть ни эллина, ни иудея. Отношения ровные, спокойные, доброжелательные. Конечно, в ходу национально обусловленные никнеймы: хохол, армян, грузин, белорус. Но не более того. Никто не рассматривается никем как человек второго сорта. Даже весной 2022 года украинцы и русские жили в тюремных бараках вполне душа в душу.

То же относится и к межконфессиональным отношениям. Все спокойно, без всяких препон и в режиме наибольшего благоприятствования отправляют свой культ как в специально отведенных местах (в моей колонии это православный храм Св. Спиридона Тримифунтского и мечеть), так и в бараке. Православные священники были основным и практически единственным каналом доставки в колонию Корана и других важных для мусульман религиозных книг. Мусульмане в колонии (а это не менее четверти ее населения) регулярно совершают намаз, что в бараках, где на человека отведено два квадратных метра площади (то есть в полтора раза меньше, чем на кладбище) технически весьма затруднительно сделать, не обременяя других зеков, особенно ночью. И никто никогда этому не препятствовал и этим не возмущался.

Отношения к старикам в целом более уважительные, чем на так называемой воле: им всегда уступается нижняя шконка, а по возможности и та, где верхнего соседа нет вовсе. Хотя обращения фамильярные — «дед», «старый» и на «ты», но никогда их не обижают, по возможности помогают.

В тюрьме, хотя и запрещено иметь наличные деньги или любые иные средства платежа и финансовые документы, вполне развиты товарно-денежные отношения: как официальные, соответствующие ПВР — ежемесячные по графику для каждого барака (в моей колонии их было 16) в пределах установленных УИК сумм походы во ФСИНо-магазин (в народном просторечии ларек, лабаз), заказ готовой еды в так называемом кафе (фактически просто распределительный пункт еды), оплата спортивного зала (сделанного самими зеками, но тем не менее требующего специальной оплаты), оплата по карточке телефонных разговоров — все это через личный счет, куда зачисляется зарплата работающих, пенсия, переводы от родных и на трату любой копейки с которого требуется получить отдельное письменное разрешение начальника колонии, так и неофициальные: оплата частных услуг — стрижка, пошив неких фасонистых роб и кепок, уступка права на передачу и т. п. В этом случае марксовым товаром-эквивалентом являются сигареты (стрижка, например, стоит пачку, а