Непокоренные. Война и судьбы - Юрий Иванович Хоба

Закапывался в стожок на остатке сил и сознания. Восемь прямых попаданий в блиндаж комбата, оставленная на загривке мертвым кулаком шишка и многочасовая погоня за небесным светилом доконали беглого солдата.

Он даже не слышал, как ниже по течению перекликаются железные перепела войны и как тревожно реагируют на канонаду приречные ивы, в голосе которых ощущалась все та же старческая шепелявость.

Однако спал беспокойно. В черепной коробке продолжало биться эхо рвущихся малокалиберных унитаров, да все так же исходила траурным чадом валяющаяся на боку медицинская «буханка». А потом привиделся падальщик-вран. Не обращая внимания на катящиеся из глазниц черепа багровые слезы, он теребил жестким клювом руку Половецкого идола.

— Как ты смеешь жрать то, что смердит на всю округу? — кричал Иван во сне. — Поди прочь!

Снился ему и грузовик в окружении консервных банок, из которых выползали опарыши. Точно так же, тошнотворно, пахло и все остальное. Закут, где добычливый мужик цеплял к зеленому мотоциклу зенитку, ветхозаветный мост и даже цветущие корзинки подсолнечника.

— А ты напяль на харю противогаз, — ехидно посоветовал пролетавший над стожком вран и выронил из лап чьи-то кишки.

— Да пошел ты! — заорал Иван и, выкарабкавшись из стожка, чуть не наступил на дохлого волка.

Теперь ему наконец стало понятно, почему стожок оказался невостребованным. Чуть поодаль в траве валялся окровавленный, как и волк, заяц, а прибрежный луг в шахматном порядке усыпали квадратики жухлой травы.

— Грубая работа, — пробормотал Иван. — Ставили мины, а не подумали, что через день-другой брак вылезет наружу… Жаль волка, устроил охоту на минном поле и поплатился. И зайца зазря сгубила. А мне по их милости дохлятина всю ночь мерещилась…

Ивану не составляло труда еще раз, теперь уже днем, пропетлять между квадратиками. Однако решил свести риск к минимуму. Если повезло однажды, то это вовсе не означает, что повезет и во второй раз.

Справедливо рассудив, что здравомыслящему саперу не придет в голову заминировать речное дно, снял берцы, стянул носки с прорехами на пятках и закатал штанины. Добравшись до середины речушки, плеснул в лицо горсть воды и старательно промыл ноздри, в которых, как ему продолжало казаться, навечно поселился смрад падали.

И хотя теперь солнце грело продолжавшую саднить шишку на загривке, оно не перестало быть путеводной звездой. Правда, идти пришлось полями, а это отнимало много сил. Лишь иногда, если полевая дорога вела на запад, позволял себе некоторое послабление. Однако, услышав далекий гул автомобильного мотора, куропаткой упархивал в полезащитную полосу.

Без малого полдня потратил, чтобы обогнуть расползшееся перезревшим тестом село. Обходил по холмам, где вперемешку со сгоревшими соснами-крымчанками торчали сигары реактивных снарядов.

Холмы были облиты кладбищенской немотой. И только шустрые сквозняки водили на выгоревших дотла земляничных полянках хороводы, да шлепались в остывший пепел умерщвленные шишки.

Выбравшись из горельника, Иван вновь почувствовал в носоглотке сильнейшее раздражение. Что бы там ни говорили, а человеческий организм — вещь, мало приспособленная для войны, которая контузит барабанные перепонки и приводит в замешательство обоняние. Сплюнув под ноги черный сгусток и отряхнув с рукавов оставленные ветками сосен траурные мазки, беглый солдат огляделся.

Начинавшаяся за горельником слева полезащитная полоса вела в нужном направлении, однако в дальнем конце ее виднелось какое-то корявое сооружение. Скорее всего, один из блокпостов, которые бородавками обсели донецкую землю.

— Придется опять нарезать круги, — вздохнул Иван и, придерживаясь горельника, побрел к полезащитной полосе справа.

Война, похоже, стороной обошла эту зеленую полоску, чем незамедлительно воспользовались ткачи-арахны. Они развесили свои снасти так густо, что всякий случайно забредший сюда комарик находил здесь погибель.

Впрочем, беглый солдат тоже не обрадовался паутине. Она липла к лицу и тянулась за берцами пыльными лохмотьями. Пришлось прокладывать дорогу при помощи пучка дикорастущей конопли.

Передышка в сражении с арахнами вышла недолгой. Стоило только пересечь дорогу и углубиться в дремотное безмолвие островка байрачного леса. Правда, здесь было посвежее. Наверное, сказалось присутствие еще одной безымянной речушки, которые во множестве зарождались среди отрогов горного кряжа.

Речушку пересек по топлякам. Упавшие в воду деревья образовали запруду, по которой ветерок водил флотилию опавших листьев. Под кронами ясеней пахло иначе, чем в горельнике или на заминированном лугу, однако, оказывается, перенасыщенный кислородом воздух тоже способен вызвать раздражение в носу.

Иван так оглушительно чихнул, что за малым не сверзься в воду, а в ответ на это из кустов бересклета раздалось насмешливо-благожелательное:

— Будь здоров! Сто долларов тебе на мелкие расходы…

— Спасибо, — ответил солдат, на всякий случай, готовя путь к бегству.

Однако вышагнувший на берег человек был явно не из тех, кого следует опасаться. Пузырящиеся на коленках штаны, распахнутая безрукавка обнажила перекрещенный чудовищными шрамами впалый живот, а главное — глаза. Добрые, словно погожий денек, окончательно успокоили Ивана.

— Да, — молвил незнакомец, окидывая взглядом пришельца, — сотняга зеленых тебе бы точно пригодилась… Но, за неимением таковых, могу предложить миску ухи и полбатона хлеба недельной давности. Магазин далеко, да и вокруг такое творится… Ладно, проходи к моему шалашу, располагайся. Зови меня Сергеем Александровичем…

— Иван…

— Дальше можешь не продолжать. Сам вижу — беглый солдат. Здорово, наверное, причесали под Мариновкой или Саур-Могилой?

— Восемь прямых попаданий в блиндаж комбата, взводному по плечо руку оторвало, моя бээмпэшка сгорела.

То, что Сергей Александрович назвал шалашом, оказалось вполне благоустроенной обителью. Сколоченный из горбылей домишко о двух окнах, столик с прилипшей радужной чешуей, самодельные скамьи по бокам, в стороне деревянное сооружение, без которого немыслимо даже самое убогое человеческое жилище.

— У меня, — засмеялся довольный произведенным на гостя впечатлением хозяин лесной избушки, — даже огород имеется. Дикие кабаны, правда, порой наведываются, но ничего, картохи уродило щедро… Уха еще горячая, перед твоим приходом с огня снял. Только хлебай осторожно, окунь рыбка костлявая.

— Вы — отшельник? — глядя, как Сергей Александрович утверждает на столе алюминиевые миски и банку с молотым перцем, спросил Иван.

— Вроде того. Отшельник на лето. Рыбачу, за огородом присматриваю. Как выперли на пенсию, так и обосновался на байрачном островке. А куда еще податься отставному шахтеру, в квартире которого полный матриархат?

— Как это — полный матриархат?

— Вот обзаведешься женой, тещей и выводком дочерей из пяти душ, тогда и узнаешь. Пока ночью доползешь до унитаза, пятки исколешь о разбросанные бигуди, да пару-тройку раз окунешься мордой в развешенные на веревках дамские штанишки.

— Что же вы их оставили в такое время? Война ведь…

— Мои бабоньки кому хошь глаза выцарапают. Сам удивляюсь, как до сих пор зрения не лишился… Шучу,