Мой запретный форвард - Кейт Морф

Пятница, пять утра. Темень, как в заднице у носорога. На льду — мы.

Добро пожаловать в молодежку!

Если хочешь в ВХЛ, то забудь о сне, о еде и о позвоночнике.

(Прим. автора: ВХЛ — Высшая хоккейная лига).

Тренер сегодня в ударе, а когда он в ударе нам всем звездец.

— АНИСИМОВ! — орет Василич через лед, перевалившись через бортик. — Ты зачем в офсайд влетел, как дурак? Глаза еще не разлепил?

— Хотел удивить соперника нестандартным ходом, — отвечаю я, едва дыша.

— Я тебя сейчас удивлю, если еще раз забудешь, где синяя линия!

Поправляю шлем. Потею, хриплю, но молчу.

Сейчас на льду я не герой. Сейчас на льду я — раб.

Хоккей, он как улица. Если слабо стоишь на ногах, тебя снесут, поэтому я всегда стою твердо.

Мы катаем «двухсторонку»: красные против синих. Я сегодня за красных. Пашем так, что у меня икры сводит. Парни стонут, как старики. У кого-то кровь из губы, у кого-то уже из носа. Нормально. Обычное утро.

На скамейке сажусь рядом с Димоном. Тот с трудом держится на ногах.

— Убей меня, брат, — бурчит наш бессменный вратарь. — Это не тренировка, это геноцид.

— Если не сдох, значит, жив, — делаю резкий глоток прохладной воды — Все по плану.

Он выплевывает капу себе на ладонь.

— Не видел больше нашу новую соседку?

Я дергаю плечом.

— Не-а, а что?

— Переживаю, как бы тебя раньше финала из команды не выперли, — издевается друг.

— Не выпрут, — усмехаюсь я, стирая полотенцем пот со лба. — Такая стерва — это прям мое. Глаза у нее, конечно… черт. А ноги... вырезать бы и в рамку. А еще лучше закинуть бы их себе на плечи, пока буду засаживать ей по самые яйца.

— Ты долбанулся? — цокает Димон. — Это же дочь тренера. Нам бы ее обходить десятой дорогой.

— Вот именно. Запретный фрукт, брат. Самый вкусный.

— Это не фрукт. Это кактус. Колется везде.

— Не колется, а соблазняет, — я мечтательно закатываю глаза. — Я бы такой орешек расколол. Причем с наслаждением.

Друг постукивает пальцами по шлему.

— Орех у нее, конечно ого-го. Прям просится, чтобы…

— Эй, угомони свои таланты. А то будешь неделю чистить мой шмот, понял?

— Яр, без обид, — Димон вскидывает руки, сдаваясь. — Просто констатация факта. Я про характер девчонки.

— Ага, характер. Такой, что убить может взглядом.

Но я злюсь не на друга, а на то, что уже второй раз за утро думаю о ней. О том, как она стояла в дверях. Такая вся холодная, ровная, будто генерал в юбке. О том, как не повелась на мою фирменную ухмылку.

Не срабатывает. Не прогибается. И это бесит.

После катания — кросс, потом зал, потом еще лед.

Василич сегодня реально психует. Кричит так, что голос сорвал.

Я падаю на скамью в раздевалке, когда все заканчивается. Руки трясутся, спина горит.

— Ты живой? — спрашивает Демьян, похлопывая меня по плечу.

— Я вообще существую? — протяжно стонет Пашка.

— Нас как будто не к финалу готовят, а к полету в космос, — смеется Димон.

И тут дверь резко распахивается, а на пороге появляется тренер. В раздевалке повисает молчание, все парни мгновенно напрягаются.

Василич заходит медленно, руки сложены за спиной, чеканит шаг. Он осматривает каждого игрока хмурым взглядом, а потом останавливается на мне.

— Ну что, охламоны, — с нажимом произносит он, — у меня для вас одно очень важное объявление.

Мы молчим, переглядываемся. Неужели он уже знает с кем нам предстоит играть в полуфинале?

— Моя дочь, Полина, временно будет жить на базе. Здесь, в общежитии.

Он делает паузу, еще раз прожигая каждого строгим взглядом. И снова он зависает на мне.

Да я че, самый белый из всей команды?

— Если хоть один из вас, озабоченных, попробует подкатить к ней, вылетит из команды быстрее, чем пробка из бутылки.

Никто даже не шевелится, а Василич добавляет:

— Это не шутка и не просьба. Это приказ.

Я почти слышу, как у Димона внутри что-то лопается. И замечаю, как несколько голов поворачиваются…

На меня.

И вот сидим мы, молчим, а у меня внутри два Яра сцепились.

Один — тот самый дерзкий ублюдок, которому похрен на все запреты. Хочет ее. Хочет, чтобы она посмотрела не как на очередного клоуна в форме, а чтобы… да сам не знаю что.

Второй — тот, кто пашет с одиннадцати лет ради этого шанса, ради этой команды. Ради того, чтобы однажды оказаться в ВХЛ, а потом, если повезет, и выше. Для меня хоккей — не игра. Это воздух. Это жизнь. Это все.

И если я вляпаюсь в историю с дочкой тренера, Василич меня не просто выкинет. Он похоронит все мои мечты, и билет в большую лигу сгорит прямо у меня в руках.

Я стискиваю зубы так, что слышу их скрежет. Надо держаться. Надо помнить, ради чего я здесь. Ради чего я просыпаюсь в пять утра, дохну на льду и в зале, глотаю боль и кровь.

Но, блядь!

Мне ведь хватит и одного раза. Только одного!

ГЛАВА 4

Яр

У пацанского вайба есть три обязательных условия:

1. Жрать вредную фигню.

2. Орать на весь этаж.

3. Не закрывать рот про девчонок.

Мы соблюдаем все три.

В комнате валяется пустая коробка из-под пиццы, на столе стоит бутылка газировки, мокрые после душа бошки и потные носки под кроватью, которые Демьян гордо называет «счастливыми».

Димон лежит поперек своей кровати, обняв подушку. Я сижу у окна, рассматривая свои фотки и думая, не сбрить ли нафиг все волосы?!

Из-под шлема течет, как из ведра. И челка на лоб часто прилипает.

— Яр, я возьму твой планшет?

— Ага.

Пашка прыгает на свое место, снимает блокировку с моего планшета.

— Анисимов, ты серьезно? — усмехается друг. — Опять у тебя на заставке твоя клюшка?

— Это мой личный бог, — отвечаю я с широкой улыбкой. — Она дает мне все: деньги, славу, любовь фанаток.

— А ты ей что?

— Свои волшебные руки.

— Ты лечиться пробовал? — подкалывает меня Димон.

— Я пробовал побеждать, Дим. Тебе не понять.

И тут, как гром, только не с неба, а из коридора, в дверь вваливается Федя. Точнее, Фред. Так его прозвали за странную любовь к американским сериалам и тупым шуткам. Но заходит он так, как будто сорвал джекпот.

— Парни! Вы слышали?!

Все пялимся на него в ожидании сенсации.

— Что, в столовке по утрам вместо каши будут давать красную икру? — ржет Димон.

— Лучше, — Фред сияет от счастья. — Терехова. Она теперь...

Он делает драматическую