Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская

в Москве: «Немедленно приезжай. Репетиции приостановлены». Само собой разумеется, мы тотчас отправились в Ригу пытаться достать билет на самолет. Нам повезло: в кассе оставался единственный билет на самый ранний рейс на следующий день. Ранним утром, часов в пять, мы двинулись на аэродром. Я вела машину и отмечала про себя, как приятно ехать по пустынному шоссе. Внезапно перед нами возникла пелена густого тумана. Это мы выехали из леса на дорогу, идущую через луга. Туман был настолько густой, что я не видела носа машины. Я предельно снизила скорость и ползла по асфальту, стараясь не соскользнуть в кювет. От напряжения взмокли руки. Ощущение такое, что находишься под водой и плывешь неизвестно куда. Да еще нужно во что бы то ни стало не опоздать на самолет. К счастью, мы успели — минут через двадцать туман стал рассеиваться.

В Москве выяснилось, что какой-то важный чиновник вычитал в «Софье Ковалевской» слишком большой перекос в личную жизнь знаменитой ученой и посчитал такое изображение противоречащим советской морали. После этого чиновника пьеса попала к одному из секретарей Центрального Комитета партии Пономареву. Он был известен Турам как человек разумный и понимающий толк в театре. Но вот беда — Пономарев вместе с пьесой отбыл на отдых в Крым. Так как пьеса была принята к постановке уже в двух театрах и начались репетиции, необходимо было обзавестись разрешением и одобрением Пономарева для продолжения работы. Туры тотчас вылетели в Крым и сумели добиться там встречи с Пономаревым, объяснив ему все обстоятельства. Пономарев дал свое «добро», и репетиции были продолжены.

Обратно в Дубулты Леонид уже не вернулся. Надо было оставаться в Москве и ждать очередных неприятностей. В сентябре он, как обычно, отправился в Сочи, где уже находились Петя с Адой.

До меня начали доходить слухи, что Леонид увлекся некоей дамой и что она едет с ним в Сочи. Мы с Викой проводили Леонида на вокзал, и я мельком увидела даму, о которой шла речь. Она садилась в соседний вагон. Я ничего Леониду не сказала. Мы простились, и он уехал. В тот же день мы шли с Викой по Столешникову переулку. Вика что-то щебетала, я довольно рассеянно ей отвечала. Вдруг над моим ухом раздался тихий мужской голос: «Не расстраивайтесь. У вашего мужа это всего лишь мимолетное увлечение. Пройдет! Любит он вас». Я в испуге уставилась на небольшого роста пожилого мужчину в старомодном сюртуке, произнесшего эти слова. «Не удивляйтесь, — продолжал он, — я хиромант, известный в Москве, и умею видеть в людях многое, недоступное другим. Могу вам повторить: не расстраивайтесь, все будет хорошо. Еще добавлю, что числа 14 или 15 сентября в вашей жизни произойдет радостное событие. Никому не говорите о моем предсказании. Теперь проводите меня до следующего переулка, я там живу, и если у вас есть, дайте мне немного денег». Я вытащила из сумочки какие-то купюры и сунула ему в руку. Мне стало даже немного страшновато: никогда раньше я не имела дела с подобными людьми. Как он мог узнать о Лене и той даме? Немного погодя, я успокоилась и сама над собой потешалась: «Удивилась! Прислушалась! Поверила!»

Ни 14, ни 15 сентября ничего не произошло, я совсем перестала думать о странном человеке.

Наступило 14 октября. Леня вернулся из Сочи, жизнь продолжалась, ничего особого не происходило. Вечером я с Захаром Аграненко и его женой Леночкой пошла в Дом кино. В темноте зала я вдруг почувствовала чье-то дыхание на моем плече: я повернулась и увидела Константина Симонова. Он тихо произнес: «Давай после просмотра поедем все за город, подышим свежим воздухом». Я с ним была давно знакома, мы какое-то время даже близко дружили с ним и с Валентиной Серовой. Предложение Симонова поехать погулять за город было всеми принято с радостью, и мы покатили по Рублевскому шоссе. Где-то свернули на боковую дорогу. Светила луна, мы разбрелись по лесочку. Так получилось, что мы с Константином остались вдвоем. Вдруг он притянул меня к себе, стал целовать и говорить, как давно он хотел это сделать. Я была в полном смятении. Мне он много лет чрезвычайно нравился, но я всегда видела его сильную любовь к Валентине и даже немного завидовала таким отношениям. Он прошептал: «Давай увидимся и поговорим в Москве. Обещай!» Я обещала.

К этому времени мои отношения с Леней были немного натянутыми. Я в душе не могла простить ему сочинские эскапады. Да еще я находилась в полнейшей зависимости от его желаний и настроений. Он не был жаден. Но он любил, чтобы я его просила — будь то деньги, какая-то вещь, развлечение. Поступать на работу он мне не разрешал. Он говорил, что я ему нужна в доме всегда. Но все же я его любила, а главное — ничто не должно было омрачать жизнь Витуси. Как же быть с Костей? Что ему ответить? Я никак не могла в себе разобраться.

С Костей я встретилась, как обещала, и мы оба поняли, что слишком долго дружили — ничего из нашего романа не выйдет. Этот разговор — теплый, нежный, доверительный — навсегда остался у меня в памяти.

Прошло еще около двух недель. Я опять шла по Столешниковому переулку, на сей раз одна, и вдруг, как и в тот раз, сзади раздался знакомый тихий голос: «А ведь я ошибся — ваше радостное событие произошло не 15 сентября, а 15 октября». Я остановилась как вкопанная. Ведь ни один человек не знал о моей встрече с Костей!

А жизнь все измерялась от лета до лета, до возвращения в Дубулты.

Шел 1956 год, полный самых удивительных событий и новостей. Я получила открытку, предписывающую явиться в Военную прокуратуру по делу моего отца. После долгих лет неизвестности у меня ничего не было, кроме извещения, что отец осужден на двадцать лет без права переписки. Я отправилась по указанному адресу на улицу Кирова, где находилась приемная Военной прокуратуры. В комнате за столом сидел человек в майорских погонах. Он устало спросил, что я хочу узнать. Меня крайне удивил такой вопрос, ибо я пришла по вызову и ему было прекрасно известно, что я хочу узнать наконец что-то о судьбе отца. Я старалась поспокойнее рассказать об аресте отца и показала справки о его аресте и обыске. «Ваш отец был осужден на двадцать лет без права переписки по статье 58 и отбывал наказание на Севере». Я тотчас спросила, жив ли он. «А