Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

Иванов, возглавив «Моряк», «сколотил» неплохую редакционную команду, в которую вошли Исаак Лившиц, Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Исаак Бабель, Марк Эйбер, Николай Подорольский, Василий Регинин, Лев Славин, Семён Юшкевич, Андрей Соболь… Паустовскому Ивановым была отведена роль заместителя редактора, а затем её ответственного секретаря. Екатерина Загорская получила должность заведующей иностранным отделом. Как пишет сам Константин Георгиевич: «Иванов подбирал для газеты сотрудников по своей системе. Их он оценивал по трём качествам. Прежде всего, он брал молодых и при этом талантливых, потом опытных, так называемых “тёртых”, и наконец, явных авантюристов и вралей»99. Кто знает, может, именно так и было.

Газета «Моряк» займёт в судьбе Константина Паустовского особенное место, хотя он проработает в ней в общей сложности меньше года.

Что же собой представляла эта одесская многотиражка, Паустовский рассказал на пленарном заседании II Всероссийского совещания молодых писателей 20 марта 1951 года:

«В Одессе издавалась морская газета “Моряк”. В ней было 60 сотрудников. В те времена сотрудники никакого гонорара деньгами не получали. Гонорар платили пуговицами, табаком. <…>

В Одессе почти не было бумаги. Нам выделяли кипы чайных бандеролей разного цвета. Газета выходила во вторник на листах красного цвета, а в среду – жёлтого и т. д. и лишь по воскресеньям на белой рыхлой бумаге. Воскресный “Моряк” выглядел как газета для слепых – буквы не отпечатывались, а выдавливались.

В “Моряке” на ¾ печатался литературный материал, который имел слабое отношение к морю. Это была больше литературная, чем морская газета»100.

Действительно, «Моряк» была необычной газетой. Необычной во всём – и в том, на чём она печаталась, и в том, что имела исключительно «морской» статус, хотя в ней давался материал не только морской тематики. Да и лозунг у газеты был соответствующий: «Пролетарии всех морей, соединяйтесь!». Существует мнение, что именно нешаблонный лозунг и послужил тому, что в октябре 1921 года выход «Моряка» был приостановлен и возобновлён лишь в январе 1922 года, успев «застать» Паустовского в Одессе.

В Одессе Паустовский узнает о смерти Блока, ушедшего из жизни 7 августа 1921 года.

Блок и Паустовский – современники. Но их пути-дороги ни в жизни, ни в литературе так и не пересеклись.

Образной, романтической встречи с Блоком Паустовский будет ждать всю жизнь. И, словно готовясь к ней, в «Золотой розе», будто веря в её неизбежность, напишет:

«В автобиографической повести я пишу о своей жизни, какой она была в действительности. Но есть, должно быть, вторая жизнь, вторая биография.

Она, как говорится, “не вышла” в реальной жизни, не случилась. Она существует только в моих желаниях и в моём воображении… Вот в этой второй “автобиографии” я хочу и могу вплотную встретиться с Блоком, даже подружиться с ним, и написать о нём, что я думаю, с тем великим признанием и нежностью, какую я к нему испытываю».

А спустя 18 дней после кончины автора поэмы «Двенадцать» в городе на Неве по приговору Петроградской ЧК будет расстрелян поэт Николай Гумилёв, обвинённый в участии в «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Как и Блок, Гумилёв являлся членом правления Петроградского отдела Всероссийского союза поэтов, созданного в 1920 году с «лёгкой» руки Льва Троцкого.

В защиту Гумилёва выступили ряд общественных деятелей, направив письмо-прошение об освобождении поэта. Одним из первых, кто его подписал, был Максим Горький, являвшийся в это время председателем Высшего совета Дома искусств.

Но это не помогло.

Один месяц – и две такие разные смерти в Серебряном веке русской литературы.

Конечно, всё это не могло не наводить на Паустовского грустные мысли.

Закрытие «Моряка» ознаменует в судьбе Паустовского новый поворот, который будет напрямую связан с его отъездом из Одессы.

Проработав пару месяцев в одесской газете «Станок», 19 января 1922 года он как специальный корреспондент газеты «Моряк» на пароходе «Димитрий» покинет Одессу.

Паустовский «бежал» от обрушившегося на город голода.

Голод, разразившийся на юге страны, в Поволжье и Крыму к осени 1921 года доберётся и до Одессы. Опустошившая посевы невиданная засуха и последствия Гражданской войны привели к катастрофической нехватке продовольствия и, как следствие, к дефициту продуктов питания.

«Было время, – будет вспоминать Паустовский, – голода, пайков и диких зимних ночей на одесских улицах»101.

И ещё более откровенно, но уже по прошествии времени, восстанавливая прерванную Гражданской войной и скитаниями связь с матерью и сестрой, Паустовский 17 декабря 1923 года напишет им в Киев:

«В Одессе жилось очень скверно, был голод, холод (у нас в комнате зимой было 2–3 градуса мороза), приходилось и мне и Кате очень много работать. <…>

Из Одессы пришлось бежать в Сухум от голода, в январе 22 года. Я уехал вперёд, на разведку»102.

Письма – зеркало души, а в их строках – роение мыслей и дум. Читая их, представляя Одессу зимы 1921/22 года, хорошо понимаешь, что́ тогда сподвигло Паустовского покинуть город, который он смог глубоко прочувствовать и который безмерно любил. Возможно, командировка по черноморским городам была «детищем» самого Паустовского, предложившего идею Иванову. Ну а как ещё он мог выбраться из города, погружающегося в ужасающий мрак холода и голода, чтобы «осмотреться» и найти им с Екатериной новое пристанище?

Первое морское путешествие едва не стоило Паустовскому жизни. Море, перед которым он благоговел, отнеслось нему весьма недружелюбно.

25 января 1922 года, пережив во время пути сильный ледяной шторм, едва не потопивший «Димитрия», Паустовский всё же добрался до Севастополя.

В Крыму он пробудет недолго. Посетит Ялту, Алушту, вновь окунётся мыслями в прошлое, вспомнив первые приезды в Тавриду.

Но оставаться в Севастополе – означало погибнуть. Голод проник и сюда.

23 февраля 1922 года Паустовский напечатает в «Моряке» короткий очерк «Севастополь», в котором будут такие строки:

«В Севастополе поражает тишина. И только потом, дня через два, начинаешь понимать причину этого безмолвия севастопольских улиц. Это – голод. В городе нет лошадей, и только изредка, три-четыре раза в день проплетается по Нахимовскому проспекту тощая кляча.

Город сжат мёртвым кольцом. Бахчисарай, Байдары, Ялта, Евпатория вымирают. Одесса ещё не знает сотен бродящих по улицам, касающихся от истощения людей, жадно следящих за тем, что вы несёте. Если хлеб, хотя бы четверть фунта, – вокруг вас собирается плачущая умоляющая толпа, вас хватают за руки, рвут по кусочкам хлеб, подбирают крошки. И севастопольцы особенно тщательно заворачивают хлеб и прячут его под