Только хорошее - Ольга Остроумова

приглашенные, ну и, наверное, просто царскосельские жители. А вручали премии именно на том месте, где Пушкин читал Державину. Одного вызывают, вручают. Другого. Третьего. А меня почему-то нет. Сижу, жду и обмираю: немыслимо просто быть в этом зале, который слышал голоса и Кюхельбекера, и Пушкина, и Дельвига! И эти стены все помнят! Как говорят — намоленное место! Думаю: «Как же я выйду? Что-то надо говорить… Как?! Я буду говорить здесь?! Это невозможно!».

Я вообще не плачущий человек. Особенно, когда надо. (Иногда с Валей думаю: «Вот расплакаться бы мне сейчас, что б ему стало стыдно». Нет, не получается…) А тут чуть в обморок не падаю! Наконец меня вызывают. Выхожу. И вдруг неожиданно для себя, вместо слов благодарности, начинаю читать «19 октября» Юлия Кима:

На пороге наших дней

Неизбежно мы встречаем,

Узнаем и обнимаем

Наших истинных друзей.

Здравствуй, время гордых планов,

Пылких клятв и долгих встреч!

Свято дружеское пламя,

Да не просто уберечь,

Да не просто уберечь.

Все бы жить, как в оны дни -

Все бы жить легко и смело,

Не высчитывать предела

Для бесстрашья и любви,

И, подобно лицеистам,

Собираться у огня,

В октябре багрянолистном

Девятнадцатого дня,

Девятнадцатого дня.

Но судьба свое возьмет,

По-ямшицки лихо свистнет,

Все по своему расчислит —

Не узнаешь наперед.

Грянет бешенная вьюга,

Захохочет серый мрак.

И спасти захочешь друга,

Да не выдумаешь как,

Да не выдумаешь как.

На дорогах наших дней,

В перепутьях общежитий,

Ты наш друг, ты наш учитель,

Славный пушкинский лицей.

Под твоей бессмертной сенью

Научиться бы вполне

Безоглядному веселью,

Бескорыстному доверью,

Вольнодумной глубине,

Вольнодумной глубине.

На пороге наших дней

Неизбежно мы встречаем,

Узнаем и обнимаем

Наших истинных друзей.

Здравствуй, время гордых планов,

Пылких клятв и долгих встреч!

Свято дружеское пламя,

Свято дружеское пламя,

Да не просто уберечь,

Да не просто уберечь.

Обычно я пою это в концертах, а тут просто прочитала. Среди приглашенных был Юрий Шевчук. Он потом подошел с такими теплыми словами, а я опять думаю: «Ой, ко мне Шевчук подошел». Потрясающе! Ну, потому что мне казалось, что это люди совсем другого «карасса», как у Воннегута. И еще подходили, и еще говорили. Но я понимала, что не во мне дело, а в стихах Кима, конечно! А вот какую статуэтку мне вручили… Тут требуется предыстория.

МАРИНА ИВАНОВНА

Задолго до этого, на волне «Зорь», меня стали звать в Кремлевский дворец съезда на гала-концерт. То ли какому-то «-летию» Ленина посвященному, то ли революции. Советское время, абсолютно такое махровое советское время. Звонил обычно невеликий чиновничек из министерства Культуры, звал — «по распоряжению». И честно сказать, вот не хватало у меня смелости отказаться, я и не была никогда такой отважной, не диссидентствовала. Ну, первый раз вообще не знала, что это такое, а потом, когда пришла и там дали какие-то стихи «Вперед к коммунизму, та-да-да-да-да», — это мне напомнило литмонтаж, который мы делали в школе в пятом классе. Мало того, мы все это записывали на пленку и выходили только открывать рты. Причем это Кремлевский дворец, огромная сцена, где хорошо оркестрам, танцорам, хорам. Там сидят члены политбюро, принимают концерт. А выходит один драматический артист, разевает рот и под фонограмму все это «читает». Выступишь так, получишь гонорар в конвертике, равный месячной зарплате в театре. И все.

Правда, один раз мне удалось увильнуть! К очередному «-летию» Ленина, воспоминания Крупской надо было читать. И вдруг меня осеняет:

— Зачем же вы меня? Ведь Белохвостикова играла Крупскую в фильме, как хорошо бы ее!

— Да? Ой, спасибо!

И я так отвертелась, слава Богу. Именно отвертелась.

Был еще случай. Принимал концерт Демичев. Я попросила себе машину, чтобы съездить домой взять платье. Дали. А мне в это время в ателье неподалеку (что бывало очень редко, по-моему, первый раз в жизни) шили брючный костюмчик. Белый. И как раз оттуда позвонили:

— Заезжайте.

— Я очень тороплюсь.

— Ну, это буквально десять минут.

Я заехала. Десять минут растянулись в целый час. И когда вернулась ровно к своему выходу, на меня набросились: «Где же вы? Что же вы! Тут Лещенко должен петь, а машины нет! Он не приехал!». Выяснилось, что Лещенко должен был петь до меня: «Ты постой-постой, красавица моя, дай мне наглядеться радость на тебя», а привезти его оказалось не на чем. Пришлось оркестру, без солиста, «сдавать» Демичеву песню: «Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па, ум-пам-па…» и так до конца.

Наловчились они меня приглашать на эти концерты в советское время. А смелости отказать, повторяю, не было…

(Однажды на Малой Бронной мне все же удалось сказать им «нет». Партийный босс привязался:

— А что ты в партию не вступаешь?

— Ой, я не готова. Не готова.

И все. И отстал. Это как Раневская говорила, когда ее пытались «вербовать»: «Меня нельзя — я разговариваю по ночам»…)

Но вот началось иное время. Опять была какая-то партконференция, девятнадцатая что ли, последняя, уже «перестройка» началась. Снова гала-концерт. Звонок:

— Мы Вас приглашаем.

— А что читать (упавшим голосом)?

— Что хотите.

Вот с этой секунды я ощутила — новое время! Как «что хотите»?! И я говорю: «Ахматова «Реквием». Ну, не весь, наверное, часть какую-то». Пауза, и понимаю, что этот человек «Реквием» не читал. Ну, чиновник, что там, Господи, бумажками занимается! Мало того, тогда как раз говорилось, что надо покаяться коммунистической партии за все ее прегрешения. И «Реквием» уже издан был. Мне отвечают: «Хорошо», но как-то так неуверенно. Я думаю: «Мать честная, вот это время нашло, как здорово — то». Но, все же, не верилось. На следующий день раздается звонок:

— Нет, Вы знаете, концерт праздничный. Все-таки «Реквием» — это слишком мрачно. Что-нибудь другое»…

— Ну а что?

— Что хотите.

Думаю: «Ну, какое иезуитское время: все вроде можно, но ничего нельзя». И я говорю:

— Цветаева.

Конечно, Цветаева! Совершенно правильно — Цветаева, которая была вообще запрещена, а Кремль и Москву так любила, и столько у нее стихов про Кремль! «Москва — какой огромный странноприимный дом! Всяк на земле бездомный, мы все к тебе придем!», или «У меня в Москве колокола звонят». Столько она с Алей туда ходила гулять, в Кремль именно. И вот в сердце Кремля — Цветаева! Мне говорят: «Хорошо». А всего и надо было там по полминутки прочитать, и я выбрала:

«Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я — поэт,

Сорвавшимся, как брызги из