На золотом крыльце 2 - Евгений Адгурович Капба

— Тогда проведите юнкеров в блок №8, корнет. А после этого — покажите им дорогу в столовую.

— Есть! — козырнул корнет.

Я выходил из офицерского клуба в легком недоумении. Определенно — не так я представлял себе начало военно-хтонической практики. Думал — будет у нас что-то вроде курса молодого бойца, с карантином, шагистикой, полосой препятствий, стрельбищем и дежурством на тумбочке… А тут — какая-то хтонь.

Быстрым шагом догнав Розена, я спросил:

— А на твоей первой практике тоже так было?

— Нет, — пожал плечами Денис. — Вообще не так.

* * *

Блок №8 оказался похож на офицерский клуб. В том смысле, что размером он был такой же, и там имелись некрашеные бетонные стены, и не имелось окон. Бильярда, бара и кожаных кресел тоже не наблюдалось. Зато, в отличие от Ревельского военно-инженерного магколледжа, тут стояли приличные двухъярусные кровати. Из какого-то модного пластика, с отличными матрасами опричного производства, которые подстраиваются под сколиоз каждого отдельно взятого юнкера. Или не бывает сколиоза у магов? Вопрос интересный, стоит изучить…

А еще тут имелся душ на две кабинки и туалет — тоже на две кабинки. На двенадцать человек — просто невероятный уровень комфорта. И шкафчик каждому, металлический, несгораемый. В общем — жить можно. Небритый молодой корнет — ему было лет двадцать, наверное — оказался парнем компанейским, он предупредил, что ужин будет через полчаса. За эти полчаса мы успели помыться в душе по очереди и привести себя в порядок, и жизнь заиграла новыми красками.

Пока пацаны принимали водные процедуры, я сходил на разведку. Мы же не в тюрьме тут! Из блока можно было выйти, пройтись по коридору, попялиться на стальные двери соседних помещений, выйти на крохотный балкончик, из которого открывался вид на атриум форпоста. Или пройти к наружной стене, чтобы сквозь бронестекло узких бойниц поглядеть на Хтонь.

Как я понял, бойницы могли функционировать в трех режимах: полностью открытые — чтобы вести огонь, закрытые броневыми ставнями — если нужно уйти в глухую оборону, и как сейчас — со стеклами, но без ставен, для наблюдения. Серьезно тут все у них!

Я замер у окна. Зрелище — завораживающее: мощные прожекторы с башен шарили по опушке черного леса, подсвечивая причудливые темные силуэты и мелькающие меж стволов мрачные тени. Мне казалось — кто-то смотрит на меня оттуда, из аномалии…

— Что, чуешь Хтонь-Матушку? — спросил подошедший со спины корнет. — Пялится, кур-р-рва… Привыкай.

— Миха, — протянул я ему руку. — Титов.

— Егор Оболенский, — он ответил на рукопожатие. — Ты вроде парень нормальный, так что скажу такое: поручик у нас мировой, его надо держаться. Нет такого другого командира. Вот что он говорит — то и делайте, даже если бредятиной сразу покажется.

— Ага, — сказал я. — Поручик ваш сказал, что я — батарейка.

— О-о-о-о, и я его за это сразу возненавидел, — закатил свои голубые глаза опричник. — А потом, когда осознал — благодарен был. Я ж пустоцвет, самый обычный аэромант первого порядка, а Сквознячок, Воздушные лезвия и Атмосферный столб у меня ого-го за этот год развились… Да, три техники, но — стоящие. Все благодаря Голицыну. У него подход такой, специфический. Ну, посмотришь, главное — не косячить. Просто терпи.

— Понял, принял, — откликнулся я. — Посмотрим, как оно обернется. Деваться-то нам все равно некуда, эти сорок дней мы в распоряжении господина поручика Константина Александровича…

А потом корнет Оболенский отвел нас на ужин. А я думал — к какому роду войск он относится, если корнет? Наверное — прикомандированный, как и мы. В пехоте, даже опричной, корнетов отродясь не водилось.

Столовая, как стратегически важный объект, находилась в подвале. Кормили шесть раз в сутки, потому что основная часть гарнизона форпоста «Бельдягино» служила по графику «день-ночь-отсыпной», и обеспечивался этот недремлющий механизм горячей и калорийной пищей беспрерывно. Я как-то уже привык по уровню пищеблока судить о всем месте пребывания в целом, и должен сказать, что столовая форпосту «Бельдягино» соответствовала. Вроде как и неказистая, без изысков, но посуда чистая, металлопластиковые стулья — целые, и кормят сытно. Нам давали макароны по-флотски, и, накладывая порцию, опричник на раздаче глядел на нас и ухмылялся:

— Штафирки гражданские, — сказал он. — Ничего, если вы настоящие мужики — хлебнете службы, потом другого не захочется. Проситься к нам в Козельский полк станете. Настоящая жизня — она здеся! На кромке. Опричники — соль земли, становой хребет нации… Давай сюда тарелку! На гражданке, небось, так не кормят!

Макароны, конечно, были вкусные, и мяса в них не пожалели, но киевские котлеты из Пеллы и сочни Эрики Гутцайт я бы на них не променял.

* * *

Я лежал на втором этаже двухъярусной кровати и смотрел на близкий потолок. На потолке было написано «ВСЕ БАБЫ СТЕРВЫ». И «МИРОМ ПРАВИТ ЛЮБОВЬ». Там вообще много чего было написано. И я даже знал, чем именно все это накарябали, потому что в самом удобном месте, на уровне ладони лежащего на подушке человека, между матрасом и бортиком кровати мои пальцы нащупали большой оцинкованный гвоздь.

У меня просто не оставалось выбора. Я взял его в руки и принялся ваять нетленку, корябая остриём по бетону.

— Чего не спишь, Миха? — раздался снизу голос Серебряного. — До подъема еще полчаса. Что ты там скребешься?

— Не знаю, глаза открыл — и всё, не спится, — признался я, глядя на творение рук своих. — Что-то такое витает в эфире, фиг поймёшь.

Теперь на потолке рядом с другими умными мыслями умных людей можно было прочесть невесть где мной прочитанное: «ЖИЗНЬ ТАКОВА И БОЛЬШЕ НИКАКОВА».

— Вот и меня как-то крутит, — сказал Макс. — Пойду в душ схожу.

Похоже, «крутило», не только нас с Серебряным. На своей кровати уже сидел в позе лотоса Тинголов, пытаясь установить связь с энергиями вселенной, одевался невозмутимый Розен, с хрустом потягивался Беземюллер, тер глаза Юревич.

Может, я их разбудил, когда гвоздем по потолку корябал, а может — предчувствие. В любом случае, когда завыла сирена — мы были уже одеты, и потому незнакомый опричник, который вломился в наш блок с квадратными глазами, сразу растерялся:

— Па-а-а-адъем, господа юнкера-а-а… А, так вы уже… Тогда в аппаратную за мной, шагом марш!

Ни завтрака тебе, ни здрасте, ни до свидания.