Крёстные матери. Женщины Коза ностры, Каморры, Ндрангеты - Алекс Перри

покое, и начали давать им власть. Черрети описала присоединение к их команде как обретение наконец «благодатной почвы» для своих идей. По всей провинции как минимум две женщины стали главами кланов. Тем не менее, сказала Алессандра, «нам все еще было очень трудно заставить наших коллег поверить, что женщины играют какую-то роль».

Алессандра понимала, что если многие прокуроры и карабинеры едва ли могли представить себе женщину-члена Ндрангеты, то они сразу же отвергнут идею о женщине из Ндрангеты, обладающей силой восстать против своих мужчин. «Это была еще одна форма того же предрассудка, – сказала она. – Убеждение, что никто, и уж тем более не женщина, не станет говорить о своей собственной семье, не говоря уже о том, чтобы свидетельствовать и обвинять свою собственную семью». Она признавала, что для этого потребуется необычайная смелость. Но списывать это со счетов как невозможное значило гарантировать, что это никогда не произойдет. «Когда правосудие показывает людям, что оно сильно и что государство присутствует и может помочь вам, если вы хотите сотрудничать, – сказала она, – тогда вы находите появляющихся коллаборационистов».

В сущности, считала Алессандра, это был провал восприятия. Всякий раз, когда многие ее коллеги-мужчины видели женщин и детей, они видели семью и ничего больше. Большинство казалось неспособными определить, что семья может представлять в таком месте, как Розарно или Пальярелле: живой, дышащий преступный организм. «Вся структура, семейный характер, затрудняют для многих людей даже признание этого проблемой», – сказала она. Снова Алессандра сталкивалась с проницательным пониманием семьи Ндрангетой. «Роль, которую играет семья и женщины, делает их такими трудными для отслеживания». Иногда ей казалось, что она, Пиньятоне и Престипино – единственные, кто видит то, что прямо перед ними: женщин, которые одновременно были матерями, мафиози и потенциальными свидетелями государства. В этом была проблема Леи Гарафало. Государство воспринимало ее слишком упрощенно: как жертву домашнего насилия, проблемного свидетеля, жертву. Только один прокурор, Сандро Дольче, понял все, чем была Лея, и все, что она предлагала государству. Алессандре нужна была еще одна мать из Ндрангеты, чтобы изменить мнение ее коллег.

Как оказалось, их будет две.

Согласно принципам кланового соперничества, тридцатиоднолетняя Джузеппина Пеше и тридцатилетняя Мария Кончетта Каччола вряд ли могли быть подругами. Пеше возглавляли самый могущественный клан в Розарно, который правил городом с 1920-х годов. Каччолы были силовиками у их соперников, Беллокко. Пеше и Беллокко иногда сотрудничали в бизнесе, и даже их дети иногда женились друг на друге. Но по мере того, как Пеше поднимались все выше по новой вертикальной иерархии Ндрангеты, имя Беллокко означало все меньше – и Беллокко ненавидели Пеше за это.

Джузеппина и Кончетта тоже не были похожи. Джузеппина была крутой, женой члена Ндрангеты, которая заставила мужчин в своей семье позволить ей стать полноправным членом Ндрангеты. Существовали ограничения на то, что женщина могла делать в организации. Убийства и насилие были исключены, а любое участие в вымогательстве, коррупции или контрабанде наркотиков ограничивалось ведением бухгалтерии и передачей сообщений между мужчинами. Но Джузеппина пренебрежительно относилась к любому мужчине, который представлял ее ниже себя, и выражала свое непреклонное равенство мальчишеской внешностью. Она носила объемные шерстяные джемперы с V-образным вырезом поверх дешевых мешковатых рабочих рубашек. У нее не было времени на макияж. Ее грязно-каштановые волосы были стрижены неряшливым пробором, какой угодно длины, лишь бы не мешали, и из-под них ее карие глаза смотрели на мир с пустотой, передающей пугающую близость с жестокостью.

Кончетта не могла быть более непохожей. Она не принимала участия в делах мужчин, и ее знания о них не выходили за рамки сплетен о том, где находятся бункеры и кто кого убил. В отличие от Пеше, мужчины Каччола не принимали даже намека на независимость или самоутверждение у своих женщин, и они держали Кончетту взаперти в доме неделями напролет. В редких случаях, когда ей разрешали выйти, ее личным бунтом было появляться безупречно одетой, словно она светская львица. Она предпочитала узкие джинсы с расстегнутыми блузками, которые свободно ниспадали на ее надушенную грудь. Ее иссиня-черные волосы были уложены в длинную волнистую прядь, ниспадавшую на лоб, уложенную за ушами и игриво взмывавшую на плечах, как трамплин для прыжков на лыжах. Она выщипывала брови, делала восковую эпиляцию ног, красила ногти на руках и ногах и сочетала темные оттенки сливы и алого на губах с густой тушью и легкой лиловой дымкой на глазах. Если внешность Джузеппины подразумевала равенство с любым мужчиной, то Кончетта представляла себя совершенно непохожей на них.

Несмотря на различия, Джузеппина и Кончетта были близкими подругами с детства. Когда они росли в Розарно в 1980-х, город был холодным, жестким местом с нелюбящей жизнью, где девочек могли избить просто за то, что они вышли из дома без сопровождения. Однако Розарно был маленьким, и как школьницы Джузеппина и Кончетта видели друг друга каждый день на игровой площадке или на улице. Когда они приближались к подростковому возрасту, их жизнь также следовала одинаковому предписанному курсу, который – поскольку в городе не было средней школы, а девочкам из Ндрангеты не разрешалось его покидать – означал скорый брак, за которым следовало материнство.

Джузеппина закончила свое образование в тринадцать лет. К тому времени она уже встретила своего будущего мужа, двадцатилетнего Рокко Палайю, отец которого управлял оружием для клана Пеше. В четырнадцать Джузеппина сбежала с Рокко, обычное в Розарно событие, известное как «фуйтина». В пятнадцать она родила первого из трех детей пары, Анджелу. К тому времени Рокко не делал ничего, кроме как курил травку и валялся дома весь день, поэтому Джузеппина пошла работать в семейный магазин. Вскоре Рокко был арестован и посажен в тюрьму за связи с мафией.

У Кончетты всегда было труднее, чем у ее подруги. Когда ей было одиннадцать, ее брат Джузеппе застал ее играющей на улице с несколькими местными мальчиками. Он избил ее, оттащил домой за волосы и запретил ей снова выходить из дома одной. После этого Кончетта никогда не ходила за пиццей или мороженым. «Ты знаешь моего брата Пеппе, – говорила она. – Если бы он увидел меня, знаешь, он убил бы меня». Когда Кончетте было тринадцать, она встретила своего двадцатиоднолетнего будущего мужа, Сальваторе Фиглицци, и сбежала с ним. Когда ей было всего пятнадцать, Кончетта родила Альфонсо, первого из троих детей пары. Сальваторе вскоре тоже упекли за решетку.

Ко времени его ареста Сальваторе уже регулярно избивал Кончетту. Однажды он приставил пистолет к ее голове. Когда Кончетта пожаловалась отцу, он ответил: «Это твой брак и твоя жизнь. Разбирайся сама». Кончетта могла ожидать улучшений, пока Сальваторе был