Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Прочитав эти письма, я в первую минуту оцепенела. Я не могла разобраться в этом лабиринте. «Боже мой! — сказала я наконец самой себе, как будто пораженная внезапной мыслью. — Боже мой! Что если император скажет да!»

В самом деле я беспокоилась, в каком расположении духа застанет императора письмо Жюно. Могло статься, что это случится в такую минуту, когда он согласился бы на его увольнение, и если Жюно готов был заключить себя в Монбаре, то, признаюсь, я совсем не имела такого намерения. Я поняла, что в подобных обстоятельствах надо поступить осторожно, но без всякого промедления. Взглянула на часы. Десять без четверти. Светлая и быстрая мысль мелькнула в голове моей. Я позвонила так, что могла оборвать и десять колокольчиков.

— Сейчас же справься, здесь ли еще господин Прево! — закричала я Жозефине, старой служанке моей матери, которая нянчила меня еще ребенком.

— Нет, сударыня, он поехал в Тюильри, когда узнал, что вы еще почиваете.

Это немного охладило мой пыл; но нужно же было решиться на что-нибудь.

— Хорошо, дай мне поскорее одеться и вели закладывать лошадей.

Через десять минут я уже садилась в карету и велела ехать в Елисейский дворец.

Была половина одиннадцатого. Заезжая во двор, я увидела карету без гербов и мундир императора.

«Неужели он здесь?» — сказала я себе. Не входя в дежурную гостиную, я пошла во внутренние комнаты и спросила у госпожи Дюпон, первой камер-юнгферы[197] Каролины, могу ли увидеть ее высочество на одну минуту. Я не ошиблась: император был у нее. Мне это-то и надо было узнать, но каким образом помешать свиданию брата с сестрой?

— Они прогуливаются в саду, — сказала мне госпожа Дюпон, добрая, почтенная женщина. — Но если вам угодно, я передам ее высочеству несколько слов, которые вы напишете ей.

Госпожа Дюпон подала мне перо и бумагу; я написала принцессе Каролине, что прошу ее сделать одолжение и уделить мне теперь же несколько минут, потому что я должна сказать ей нечто очень важное. Записку отнесли.

— О! — сказал император. — Как вы рано начинаете получать записочки! Что это такое?

Без дальних околичностей он взял записку из рук своей сестры и прочитал мгновенно: там было всего три строки.

— Как, черт возьми! Госпожа Жюно уже поднялась? Рано прилетают к ней тревоги. Ну, я оставляю вас поболтать с нею. Пойду в Тюильри завтракать. Прощайте, милая Каролина.

Он поцеловал сестру и уехал, улыбаясь; я ясно видела это из небольшой гостиной, где находилась.

Каролина тотчас позвала меня к себе. Должна сказать, что в то утро она была со мною как нельзя любезнее. Я опять видела в ней друга своего детства, и друга сердечного. Никогда не забуду поведения ее в тот день.

— Боже мой, что с вами случилось? — сказала она, подходя ко мне и беря за обе руки. — Как вы бледны! Не случилось ли какого несчастья с Жюно?

Когда я страдаю и дружеский голос жалеет меня, то слезы, удерживаемые горестью или, быть может, силою души, льются из моих глаз. Я могла отвечать принцессе только рыданиями и, не говоря ни слова, отдала ей письмо моего мужа.

— Боже мой! Что за мысли! — воскликнула она. — Кто знает, как примет это император?

— Вот этого и боюсь я! Но что пишет Жюно вам? Он, верно, писал вам?

— Я не получала от него ни слова об этом, — отвечала она очень просто, однако ж я не верила ей.

В эту минуту камердинер подал принцессе толстый пакет, на котором я узнала почерк Жюно. Каролина сказала правду. Господин Прево сначала заехал в Тюильри и оттуда уже приехал в Елисейский дворец. Но видя, что император едет туда, он справедливо почел приличным исполнить свое поручение, лишь когда принцесса будет свободна. Впрочем, в письме Жюно к ней было то же, что в моем, по крайней мере, в части, где он говорит о своих должностях.

— Но что же делать? — сказала я наконец.

— Послушайте, — отвечала принцесса, — явно, что император не в дурном настроении. Он смеялся, шутил во время своего посещения, довольно продолжительного. Если бы письмо Жюно рассердило его, он показал бы это и, верно, говорил бы мне об этом; но он не сказал мне о Жюно ни слова.

— Так что же делать? — повторила я.

— Просить у него аудиенции.

— Я и сама думала об этом. Но даст ли он мне аудиенцию?

— Вот где пробный камень! — сказала принцесса. — Если он даст вам аудиенцию, значит, он не сердит, если откажет…

— Неужели вы думаете, что он откажет? — спросила я, сжимая прелестные маленькие руки ее в своих.

— Нет! — отвечала она с убедительным выражением дружеского участия. — Нет, я не думаю… А если бы это случилось, положитесь на меня. Положитесь на императрицу-мать… Но что в голове у этого Жюно! Что за мысли!..

Я оставила ее успокоенная, хотя для этого не было пока никакого повода. Возвратившись домой, я тотчас написала дежурному камергеру, прося аудиенции у императора. Это было в полдень. Камергер отвечал мне в два часа, что император примет меня в тот же день вечером, в девять. Я подпрыгнула от радости. Аудиенция разрешена, и даже с такой скоростью, что это служило добрым знаком. Я тотчас велела позвать господина Прево; он явился в ту же минуту, потому что не ложился спать, желая прежде увидеть меня, хотя сделал только что шестьсот лье.

Я начала расспрашивать его о том, что полагала известным ему, но с первых слов поняла, что он не знает ничего. Герцог Абрантес получил эстафету, как получал он их каждую неделю, и на другой день Прево отправился из Лиссабона, взял почтовую испанскую лошадь, на которой спокойно, без тряски, на пятнадцатый день прискакал в Париж. Но привязанность Прево к своему генералу сделала его проницательным, и он заметил, что Жюно, отправляя его, был очень грустен.

— Когда герцог позвал меня в свой кабинет, — сказал Прево, — и отдавал депеши, он был бледен, так что мне самому стало больно от этого.

А мне каково было слышать это! Зная чрезвычайную чувствительность Жюно, я представляла себе его, одинокого, без истинных друзей, которые могли бы успокоить его и сказать слова, служащие бальзамом для сердца. У него там было много интриг, но ни одной дружеской связи.

Я провела весь день, собираясь с духом для вечернего свидания. Явно было, что император знал цель моего визита, и не одобрял его. Но что он