Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

– Она такая же родственница и того и другого, как я племянник Остапа Бендера или последнего китайского императора! – отрезал Товстоногов. – Да, но все-таки интересно, кто эта старая породистая черепаха, которую притаскивают наши администраторы в мой ряд… Валериан Иванович, после начала спектакля, будьте добры, позовите ко мне в кабинет Натаныча и Пал Палыча…

Минут через пятнадцать после того, как открылся занавес, они уже были перед ним.

– Поведайте мне, пожалуйста, дорогие мои, – обратился Георгий Александрович к своим двум седым заслуженным администраторам, – кого вы, уже не в первый раз, почти приносите и усаживаете так бережно в мой седьмой ряд? Откройте секрет наконец-то – кто эта древняя дама с породистым барским лицом?

Два старых театральных аксакала, как виноватые пацаны, опустили свои серебристые головы. Наступила тишина в кабинете главного режиссера. Затем Натаныч выдохнул признание:

– Графиня!

– Графиня? – переспросил Гога, от неожиданности опускаясь в кресло.

– Да, да, графиня, последняя графиня Апраксина.

– Да что вы?! На каком свете вы, господа, ее отыскали? – с недоверчивой иронией воскликнул главный.

Павел Павлович рассказал шефу, как десять лет назад, в 1963 году, за полчаса до спектакля к ним в администраторскую решительно постучали, и твердый женский голос потребовал принять и выслушать. Практикант открыл дверь администраторской, и перед ними возникла пожилая дама с властным аристократическим лицом, одетая во всё черное. Когда она вошла, все невольно встали. Дама попросила минуту внимания и, остановившись у стола Михаила Натановича, неожиданно заявила, что она графиня Апраксина, вернулась из мест совсем отдаленных и после ссылки желает воспользоваться своим правом бесплатно посещать спектакли БДТ, как это было оговорено в договорах ее предками с Сувориным и другими арендаторами их театра.

Из старинной сумочки достала свой паспорт и воскового цвета, сложенную вчетверо, выписку из церковной книги, выданную храмом Вознесения Божией Матери, что стоял когда-то на Вознесенском проспекте, о рождении девицы Апраксиной.

Два старых дяденьки обалдели и вытаращились на нее. Такого кина в их долгой жизни еще не было: неимоверная фантастика, прямо Гофман, Булгаков, черт-те что, представление какое-то!

– Седьмой ряд до революции принадлежал моей фамилии, сейчас я осталась одна, надеюсь, вас это не обременит, – заявила выпавшая из истории аристократка. – Думаю, что посвящать всех, особенно начальство, не следует. Советская власть еще не закончилась. Я свое отсидела, а вам могут быть неприятности. Часто беспокоить вас не стану, а ежели дадите свой телефон, о посещении театра буду предупреждать заранее. Договор есть договор, а власть сегодня у нас одна, а завтра другая…

Перед такими доводами старики сдались – они были законниками. Исполнение древнего договора перед графиней Апраксиной стало их многолетним долгом и тайной. И они его, как истинные люди культуры и высокие профессионалы, ни разу не нарушили.

Разоблачив диссидентство своих главных администраторов, Георгий Александрович, естественно, никому не рассказывал о графине Апраксиной. Только в 1982 году об этой цеховой тайне я узнал от него, и то в Финляндии, работая с ним над оперой “Дон Карлос”. <…>

Последний год жизни ходить пешком в театр графине стало трудно, названый родственник, полковник-артиллерист в отставке Павел Павлович, привозил и отвозил ее на очередные премьеры в своей знаменитой “победе”. Жила она близко, во дворе углового дома, что на Мучном переулке и канале Грибоедова, в большой коммунальной квартире вместе с такой же старенькой, как и она, тетенькой – бывшей ее горничной. Так вот эта горничная после возвращения графини из лагерей усатого генералиссимуса приютила бездомную в своей комнатухе и прожила с нею более двенадцати лет. На ее руках Апраксина и почила».

Таков был эпилог «графской» истории БДТ. А одновременно с ним начиналась совсем иная история – главная для этого театра…

В 1949 году в Ленинград приехал молодой режиссер Георгий Александрович Товстоногов, приглашенный работать в Театр имени Ленинского комсомола. К этому времени покинувший Тифлис Гога уже успел поработать и в Алма-Ате, и в Москве. В столице он ставил спектакли на разных сценах и два года руководил Гастрольным реалистическим театром. Все это, однако же, не отвечало честолюбивым стремлениям режиссера. Он искал свое место, свою сцену, свой театр, свой Дом, который он сможет строить в соответствии с собственным представлением о театральном искусстве. В эту пору Георгий Александрович пишет девять заповедей режиссера.

Первая – не флиртуй в своем театре.

Вторая – не болтайся в театре без дела.

Третья – веди репетицию в полтона, но всегда в градусе (повышай не сразу).

Четвертая – пресекай нарушения в корне.

Пятая – не занимай в театре денег.

Шестая – не появляйся в театре со случайными женщинами.

Седьмая – вдумчиво слушай и глубоко продумывай ответ.

Восьмая – не меняй внешнего облика.

Девятая – начинай репетицию сразу с дела. Не позволяй актеру отдалить момент работы.

Путь в Ленинград Товстоногову открыла отнюдь не гениальная постановка какого-либо великого произведения. Напротив, такой путевкой стала вполне проходная пьеса, которую режиссеру пришлось самому же, используя в качестве сырья, записки журналистки Ирины Ирошниковой «Где-то в Сибири».

«Это было после постановления ЦК о репертуаре, нужно было поставить современную пьесу, пьес не было, – вспоминал впоследствии Георгий Александрович. – Тогда театр взял “Где-то в Сибири” – дневниковые записи комсорга и решил превратить их в спектакль. Автор… была отмечена несомненным литературным даром, умением наблюдать, но произведение было абсолютно нетеатральное. Просто живые наблюдения, изложенные хорошим литературным языком, своеобразные характеры, но драматургии никакой. Театр предлагал постановку многим режиссерам, все отказывались, а я за нее взялся. Меня увлек материал, и я попытался его сценически организовать. Инсценировка делалась в процессе репетиций. В результате спектакль получился и долго держался в репертуаре. Здесь я точно шел за автором, ничего не меняя принципиально, только вносил в прозу драматургические законы в той мере, в какой понимал это как режиссер».

Эта комсомольская пьеса, выигрывавшая перед другими разве что за счет отдельных живых характеров, которые автор наблюдала лично, была благосклонно принята начальством. Поставленная сперва в Москве, она вскоре была затребована Ленинградом – Театром имени Ленинского комсомола, куда Товстоногова пригласил директор Николай Марианович Лотошев, фигура весьма примечательная. В 1920—1930-е годы этот «деятель культуры» работал в ОГПУ, а затем начальство поставило его… директором киностудии «Ленфильм». Следующей должностью бывшего чекиста стал пост заместителя директора Театра имени Ленинского комсомола. Культурное поприще пришлось оставить на время войны. Опытный оперативник оказался нужнее в Смерше. В 1947 году Лотошева вновь вернули в театр – теперь уже директором. Надо отдать должное – директором бывший чекист оказался достаточно толковым и неравнодушным. Поэтому, заметив, что