Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

мы отправились в гости к монахине, прошли по дорожке из камней между холмиков, обошли каменный фонарь и увидели сквозь листву домик в окружении невысокой живой изгороди. За бумажными дверями теплилась свеча, слышался привычный моему уху слабый стук деревянного барабана и негромкий буддийский напев. Я понурила голову и в темноте прослезилась от тоски по дому.

Госпожа Сато открыла простую бамбуковую калитку.

— Прошу прощения, можно войти? — кротко спросила она.

Пение смолкло. Дверь отодвинули, и нас радушно приветствовала добрая старушка в сером хлопковом одеянии.

Комната была обставлена очень просто, не считая изящного храмового святилища, лакированного, позолоченного. Святилище потемнело от времени и непрестанно курящихся благовоний. Пред золочёным Буддой лежала стопка потрёпанных книжечек с сутрами и маленький деревянный барабан, стук которого мы слышали.

Монахиня была кроткая и милая, как моя бабушка; я, не смущаясь, объяснила ей моё затруднение и показала бумагу со священным именем. Монахиня благоговейно поднесла её ко лбу, затем отнесла в святилище и положила пред Буддой. Мы провели простое богослужение — вроде тех, какие некогда устраивали дома, в комнате досточтимой бабушки, — и я оставила драгоценную бумагу храниться в её святилище. Отныне в последнюю пятницу каждого месяца я навещала благочестивую монахиню, слушала, как она негромко поёт молитвы в память о дне смерти моего отца.

Глава XIV. Учёба

Часы наших занятий делились в равных долях между предметами японскими и английскими, но поскольку в предметах японских я наторела, то налегала на английские. Мои познания в языке были весьма ограниченны. Я умела читать, немного писать, но изъяснялась невразумительно. При этом я прочла некоторое количество переводов английской литературы и, что самое ценное, почерпнула кое-какие, пусть разрозненные, познания из книг, которые отец привозил мне из столицы, когда я была ещё маленькой. Это были переводы, составленные из различных источников и опубликованные одним из прогрессивных токийских издательств.

Не знаю, кто придумал перевести и опубликовать эти десять бумажных книжечек, но, кто бы он ни был, я навек ему благодарна. Они стали первыми лучами света, открывшими моему пытливому уму чудеса западного мира, благодаря им я обрела бессчётное множество прочих друзей и спутников, которые в дальнейшем подарили мне столько познаний и счастья, что я уже не представляю, как жила бы без них. Как ясно я помню день, когда их привезли! Отец уехал в столицу — одна из его поездок поры «окон в будущее».

Поездки в Токио неизменно становились важным событием нашей жизни, ведь отец привозил из них не только дивные истории о путешествии, но и диковинные, прекрасные подарки. Матушка сообщила, что он прибудет домой к вечеру, и я весь день просидела на крыльце, наблюдая, как медленно удлиняются тени садовых деревьев. Я поставила гэта на камень у края самой длинной тени и переставляла их с камня на камень следом за солнцем. Наверное, мне казалось, что так я сумею ускорить его движение и косая тень станет длинной прямой линией, предвестьем заката.

Наконец — наконец! — не успела тень выпрямиться, как я поспешно схватила гэта и с топотом пробежала по камням, заслышав у ворот крик рикши «Окаэри!»[48]. Я не помнила себя от радости, и сейчас мне даже немного неудобно, когда я вспоминаю, как неловко сунула гэта в аккуратную ячейку для обуви в шкафу прихожей.

В следующее мгновение мужчины, потные, смеющиеся, подошли к двери, где собрались все мы, слуги и домочадцы, и, глубоко поклонившись, трепетали от радости и волнения, — но, разумеется, приветствовали прибывших как положено. Едва я исполнила долг, как отец подхватил меня на руки и мы пошли к досточтимой бабушке, единственной из семьи, кому дозволялось прихода хозяина дома дожидаться в своей комнате.

Тот день стал одной из вех моей жизни, поскольку книги были самыми чудесными и прекрасными из всех вещей, которые приносили в ивовых шкатулках на своих плечах слуги. Я вижу их как сейчас. Перехваченные шёлковым шнурком десять маленьких книжечек на жёсткой японской бумаге, озаглавленные «Повести западных морей». В книги вошли фрагменты из «Всемирной истории» Питера Парли, «Нэшнл ридер», «Уилсонз ридерз», масса коротких стихотворений и рассказов английских классиков.

На протяжении дней, недель — даже, пожалуй, месяцев и лет — эти редкие книги чаровали меня своей прелестью. Я до сих пор помню наизусть целые страницы оттуда. Например, там была очень интересно описана история Христофора Колумба. Её не перевели, а пересказали таким образом, чтобы она была понятна японскому читателю и не заставляла его ломать голову над причудливыми обычаями. Все факты чудесного открытия были изложены верно, но Колумба представили рыбаком; в истории фигурировала даже лакированная миска и палочки для еды.

Эти книги всё моё детство служили мне источником вдохновения, и когда я уже занималась в английской школе, мой неуклюжий ум начал осознавать, что за таинственными словами скрываются продолжения известных мне историй, мысли вроде вычитанных мною в старых знакомых книгах, которые я так любила; это открытие вызвало у меня безграничный восторг. Я читала запоем. Склонясь над партой, я глотала страницу за страницей, спотыкалась и пропускала строки, порою мне приходилось догадываться о смысле написанного, — рядом со мной лежал открытый словарь, но сверяться с ним я не успевала, однако каким-то загадочным образом понимала, что имелось в виду. Я не знала усталости. Я читала так же заворожённо, как любуешься луной, когда сидишь на помосте на склоне холма, набежавшее облако закрывает великолепный диск, а ты молча ждёшь, трепеща от восторга, той счастливой минуты, когда оно уплывёт прочь. Точно так же и от полускрытой мысли — мучительно ускользавшей — у меня перехватывало дыхание в надежде, что мне вот-вот откроется свет. И ещё я постоянно находила в английских книгах смутные ответы на вопросы, которые в детстве так и остались непрояснёнными. Словом, английские книги служили источником величайшей радости!

Думаю, если б я с лёгкостью заполучила переводы тех книг, которые мне не терпелось прочесть, я куда менее преуспела бы в своих занятиях. В ту пору в токийских книжных лавках появлялось множество переводов с английского, французского, немецкого и русского, как научные труды, так и классическая литература (переводили то и другое, как правило, лучшие наши учёные), но книги эти стоили дорого, а раздобыть их иным способом мне было трудно. Оставалось только читать в оригинале — пусть спотыкаясь — книги из школьной библиотеки, и я получала от этого несказанное удовольствие. После английского самым любимым моим предметом была история; книги Ветхого Завета я любила и понимала как