Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

Свободная фракция у штангистов пестрела хвостами станозолола, то есть следовыми количествами метаболитов; такие пробы с пограничными концентрациями метаболитов, на уровне нижнего предела обнаружения нашей методики, я добросовестно отмечал в журнале значком ±. Но это была обычная история, до выезда команды всегда оставалось несколько дней, и за это время всё исчезало.

Я сказал, что хорошо помню те анализы, вот только журнал мой куда-то пропал. Семёнов усмехнулся, покачал головой и сказал, что наши журналы у него. Потом, глядя на меня и следя за реакцией на свои слова, произнёс: «Наша версия для комиссии Громыко будет такова, что все пробы перед отъездом были чистыми. — Помолчал и спокойным голосом, как диктор Левитан, повторил: — Все пробы у штангистов были чистыми, тестостерона обнаружено не было». Тогда всё становилось понятным и объяснимым: после сдачи проб мочи штангисты сами вкололи себе тестостерон, полагая, что через несколько дней всё будет чисто, и с этим тестостероном полетели за рубеж, ну балбесы, что ещё сказать. Слово «балбес» у Семёнова было в ходу постоянно и не имело отрицательной окраски, означало что-то вроде «растяпы».

Семёнов ушёл в палату и вернулся с моим лабораторным журналом; это он утащил его перед проверкой, чтобы Громыко не увидел результатов. Виталий показал мои значки ±, стоявшие против номеров проб штангистов, у кого были видны следы анаболиков, и попросил переписать эту, а заодно ещё несколько других страниц, где были положительные пробы, которые тоже нельзя было показывать. И добавил, чтобы я никому об этом не говорил, особенно Уральцу.

Мне пришлось пешком тащиться три километра вдоль изгибов Яузы-реки до Елизаветинского проезда, до лаборатории, чтобы взять новый лабораторный журнал, точь-в-точь такой же, как тот, что дал мне Семёнов, и прихватить валявшиеся рядом ручки, чтобы переписать такими же чернилами. Этим я занимался дома весь следующий день, потом немного помял журнал, чтобы он выглядел потрёпанным, как наши лабораторные журналы. На работе я незаметно подбросил фальсифицированный журнал в стол рядом с прибором, как будто он валялся там всё время. Когда пришла комиссия во главе с Громыко, они допрашивали одного Уральца, после чего ушли не попрощавшись. Журнал их не интересовал.

Семёнов выписался и появился на работе, ходил мрачный или сидел у себя, ни с кем не разговаривая. Собраний трудового коллектива в коридоре «на зелёном диване», где рассаживались лаборантки, а мы обычно приходили со своими стульями, он больше не проводил. Виталий достоверно узнал, что Громыко планировал назначить вместо него заведующим лабораторией Виктора Уральца, раз Некрутов не подошёл на эту должность, однако согласовать это с медицинской комиссией МОК у него не получилось. Профессор Манфред Донике твёрдо стоял на своём и требовал личной встречи с Виталием Семёновым. Это стало переломным моментом в отношениях Семёнова и Виктора Уральца.

Прежней доверительной теплоты между ними не осталось.

Уралец очень переживал и объяснял мне, когда мы с ним выходили на улицу за угол, чтобы покурить Dunhill из красной квадратной пачки, что Громыко использовал его для реализации своих планов по смещению Семёнова, и что он, Уралец, ничего поделать с этим не мог, наоборот, он всегда поддерживал и защищал Семёнова.

Семёнов изменил порядок ведения лабораторной документации. В журналы, лежавшие рядом с прибором, мы вносили только номера проб, доставленных по планам Госкомспорта, — это была официальная версия нашей деятельности. Все остальные анализы, особенно там, где у нас были положительные пробы, в лёгкой и тяжёлой атлетике, иногда плавании и велоспорте, записывались в другой журнал, который убирался под ключ. Этот журнал мы называли Красной книгой, он хранил результаты анализов неприкасаемых членов сборных команд СССР подобно тому, как в Красную книгу природы заносились исчезающие виды редких животных, требующих защиты от истребления. Иногда бывало, что Семёнов на день куда-то пропадал; нам привозили пробы — и мы гадали, в какой журнал их следует вносить. В итоге если мы анализировали тяжёлую или лёгкую атлетику, привезенную госкомспортовскими отборщиками, то в открытый, настольный журнал писались номера всех проб и везде ставился «минус», то есть официально пробы были чистыми, отрицательными. А в Красную книгу записывали те же номера проб, но против каждого стоял истинный результат анализа — если плюсик, то проба была положительная, если ± — следовые количества, хвосты и мазня.

Для меня самым важным итогом кёльнской нервотрёпки с тестостероном стало отсутствие положительных проб на станозолол, что придало мне уверенности и оптимизма в работе. Я видел метаболиты станозолола у советских штангистов, но тогда в Кёльне ничего, кроме тестостерона, не нашли. Я очень боялся, что в последнюю неделю штангисты будут сгонять вес, чтобы попасть в свою весовую категорию: они мало пьют, едят лимоны и часами сидят в бане; их моча становится концентрированной, и хвосты могут снова вылезти. Если бы в Кёльне заметили хвост, то они бы взяли на подтверждающий анализ тройное количество мочи, сконцентрировали пробу и вытянули бы положительный результат — получили бы хроматограмму с пиками станозолола, чёткими и остренькими, а не перекошенными или замазанными. Но всё обошлось, то есть наша методика работала не хуже кёльнской, а может быть, даже и лучше.

5.8 Мировые рекорды Седых. — Эффект Седых

Станозолол всегда был проблемным препаратом. Внутримышечные инъекции стали опасными, сроки определения превышали два месяца, но какой-то умник придумал вводить его внутривенно, через капельницу, разводя содержимое ампулы в растворе аминокислот для инфузий. Не знаю, насколько это было эффективно, но бóльшая часть препарата выводилась буквально в первые часы, при этом Виталий Семёнов, фармацевт по образованию, считал такие внутривенные инъекции опасными и с кем-то ругался, отказываясь контролировать выведение станозолола и давать информацию по срокам. Но как-то раз к нему приехал Григорий Воробьёв, после чего Семёнов дал мне несколько проб мочи, где концентрация метаболитов станозолола оказалась невероятной: умножитель масс-спектрометра, настроенный на определение следовых количеств, буквально захлебнулся, компьютер жалобно запищал — и обнулил напряжение на умножителе. Более того, вся хроматографическая система оказалась настолько загрязнена, что мы её потом прогревали, отжаривали и продували весь день.

Оказалось, это были пробы двукратного олимпийского чемпиона Юрия Седых. С тех пор, когда нам попадалась проба с запредельно высокой концентрацией анаболиков, из-за чего последующий анализ чистой пробы становился замазанным и пробу приходилось перекалывать заново после прожарки инжектора и продувки хроматографа, мы называли это явление «эффект Седых». Или просто — седых.

Летом 1986 года на матче СССР — ГДР в Таллинне Юрий Седых установил мировой рекорд в метании молота: 86