Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

противоречиях. И одна из задач империи, по его мнению, заключалась в том, чтобы всячески противодействовать дальнейшей интеграции славянских племенных объединений, не давать усиливаться тому или иному вождю, препятствовать формированию монархического правления, которое могло придти на смену "анархии": "Поскольку у них много вождей и они не согласны друг с другом, нелишне некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров…, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к (их) объединению или монархии"[505].

Вследствие отмеченных обстоятельств, интеграция в более крупные, чем союзы племен, объединения встречала серьезные препятствия. Заключаемые отдельными племенными объединениями союзы, направленные на взаимопомощь при обороне и организацию совместных военных акций, были не прочны. Наглядной иллюстрацией служит нарушение договора о союзнических действиях против Фессалоники (месть за смерть Первуда), о котором говорилось выше, что привело к снятию осады[506]. Велегизиты же, прочно осевшие в Фессалии, готовы были, как мы помним, в случае падения города, принять участие в захвате добычи, в то же время, продавали осажденной Фессалонике продовольствие[507].

Яркий пример того, что они преследовали только собственные интересы. По мнению О.В. Ивановой, славяне, обосновавшиеся в Греции, не поддерживали и не координировали действия с родственными им племенами Южной Македонии[508]. Характерно также, что во время карательной экспедиции византийской армии против стримонцев, соседние славяне, как можно понять из текста, не оказали (может быть, не успели) им помощи, несмотря на соответствующую просьбу, направленную к союзным князьям[509].

Весьма напряженные отношения складывались между склавинами и антами, вовлеченными в орбиту противостояния Аварского каганата и Византии. Уже Прокопий Кесарийский сообщает об одном из таких конфликтов, закончившихся сражением и победой склавинов. Именно тогда в плену оказался Лжехилвудий[510]. Ожесточение аваро-византийской борьбы ожесточало и союзные им славянские племена. Во время славяно-аварского нашествия на Византию середины 80-х гг. VI в. ромеи подкупили антов и те совершили внезапное нападение на землю склавинов, пройдясь по ней огнем и мечом: "Они подчинили ее, разграбили ее, вывезли добро ее и выжгли ее"[511]. Как видим, описание действий антов в пределах склавинов сопоставимо с известиями византийских авторов о "варварских" вторжениях в империю. Иными словами, воюя против склавинов, анты действовали так же, как действовали бы и против другого противника, не взирая на то, что на этот раз объектом нападения стали славяне. Не случайно, узнав о нападении, склавины, "зарычали, как лев на добычу. И собрались они — многие тысячи — и начали опустошение" империи[512].

Тем не менее, по окончании войн склавины и анты без страха общались друг с другом. Тот же ант, приехавший покупать Хилвудия, появился у склавинов вдвоем с рабом-ромеем, инициатором развернувшейся аферы. Прибыл с большими деньгами и совершенно безбоязненно[513]. Но доверие, видимо, восстанавливалось не сразу.

По мере распада родоплеменных связей и усиления дифференциации в славянском мире противоречия накапливались и все чаще решались силой оружия. Особенно показательны отношения среди западнославянских образований, рано попавших в сферу влияния романо-германского мира и католической экспансии. Не являлись исключением и восточнославянские группировки. Повесть временных лет, перечисляя "словенескъ языкъ в Руси" и "инии языци", не забывает отметить превосходство полян. Упомянул летописец и те времена, когда поляне "быша обидимы Древлями [и] инеми околними"[514]. Таким образом, спустя длительное время после распада племенных союзов былая племенная неприязнь и вражда не забывались.

Вероятно, что отношения между отдельными славянскими племенными объединениями, равно как и с иноэтничными образованиями, строились на принципе "дружбы" — особого института международного права у раннесредневековых варварских народов, понимаемого как "формально установленные отношения полного равенства на основе взаимной верности и помощи советом и делом". Именно такую схему взаимоотношений с королевством франков, как предполагают, пытался реализовать Само[515]. Однако основным способом решения всех проблем, возникающих в отношении с другими племенными объединениями и государствами, была война. Это не являлось особенностью славян. И в гораздо более позднее время, "большинство средневековых государей считало главным методом достижения желанных для себя и своего государства результатов войну"[516].

Разобщенность славян, вытекавшая из характера их общественного строя, была главной причиной того, что они, обладая незаурядными физическими данными и смелостью, часто становились жертвой более сплоченных соседей: аваров, болгар, византийцев, франков, потом хазар, варягов, немцев… Неслучайно противники славян боялись объединения славян, равно как и становления у них сильной княжеской власти[517].

Очерк 5. Древние славяне глазами византийских и западноевропейских авторов: парадоксы образа язычника

Мировоззрение и основные нормы поведения людей того времени определялись религией. Поэтому отношения к славянам в христианском мире — это, прежде всего, отношение христиан к язычникам. Данным обстоятельством, а также военным противостоянием и бытовыми различиями определялись те хлесткие эпитеты, на которые не скупились христианские авторы в отношении славян, закрепляя уже сложившиеся стереотипы их восприятия, с одной стороны, и формируя новые — с другой.

Византийские источники, характеризующие склавинов и антов, создают у читателя образ сильного, смелого, жестокого и многочисленного врага ("силой и смелостью… превосходившие воевавших когда-либо против них"[518], свирепые племена[519], "полчища славян"[520], "толпы варваров"[521], "неисчислимое племя"[522]). Иногда для усиления эффекта проводятся параллели с животным миром, от неопределенного "звери" ("эти звери", "звериное племя славян"[523]), до конкретного — "волки" ("волки-славяне", "любящие разбой волки"[524]). Было бы заманчиво в определении "волки" усмотреть указание на тотемное животное. Однако, это, скорее всего, поэтическая аллегория. Сравнение варваров с животным миром характерно для византийской литературы, рассматриваемого и более позднего периодов[525]. Перед нами традиционный образ варвара — свирепого, звероподобного, лживого[526] ("варвары", в свою очередь, лживыми (льстивыми) считали византийцев) и безрассудного, в безумии своем напоминающем зверя[527]. Это понятно: для византийца язычник — не вполне человек, а любой невизантиец в той или иной степени — варвар. В этом плане характерно название проповеди Феодора Синкела ("О безумном нападении безбожных аваров и персов на богохранимый Град и об их позорном отступлении благодаря человеколюбию Бога и Богородицы"), из которого следует, что "человек" для автора синоним — христианина, в данном случае византийца[528].

Вместе с тем, византийская традиция, равно как и античная, отличала "северных варваров" (ведущих оседлый образ жизни) от "южных" (кочевников). Для характеристики последних особо применяется слово "мерзкий" ("богомерзкий хаган" [аварский — В.П.][529], "мерзкий народ"[530] и т. п.). Типичное восприятие оседлым населением кочевников проявлялось и в том,