Автор и герой в лабиринте идей - Андрей Алексеевич Аствацатуров

прошлому: он постепенно, прилагая усилия разума, восстанавливает в памяти здание давно забытого, конструируя тем самым ушедший, уже не существующий мир. При этом герой сосредоточен главным образом на одном ощущении, одном аромате, из которого затем вырастает длинная цепочка образов, вещей и событий. В свою очередь, персонаж «Тропика Козерога» ощущает себя вовлеченным только в настоящее. Если, как уже говорилось, он равен себе, своему телу и в состоянии полноценно переживать текущее, то прошлое, также связанное с глубинным опытом соприкосновения с жизненной силой, моментально оживает в его сознании. Оно актуализировано в настоящем и зачастую более реально и телесно, нежели происходящие с героем события, которые не имеют экзистенциального значения. Прошлое перестает быть прошлым, забытым или полузабытым, и трансформируется в настоящее, вечно длящееся. Оно не вспоминается с трудом, как у Пруста, а наполняет собой сознание героя. Именно поэтому оно состоит не из одного ощущения, а из множества переживаний, впечатлений, быстро сменяющих друг друга, прорастающих в настоящее. Так Миллером реализуется идея длительности сознания, родственного потоку или волне, – идея, которую автор «Козерога» заимствовал у Бергсона. Миллер представляет сознание ребенка длящимся, развивающимся, расходящимся на несколько линий, то есть открывающим собственную сущность, жизнь, какой ее видел Анри Бергсон. В «Творческой эволюции», как мы помним, французский философ говорит о подчинении интуиции (глубинное «я») интеллекту в пространстве современной культуры. Соответственно, взросление, по Миллеру, приспособление к культуре заставляют человека забыть о сущности сознания, подчиниться схемам интеллекта, превратить со временем развитие своего мира в механическое линейное движение.

Рассмотренный нами эпизод, заключающий воспоминание о детстве, точнее, новое проживание детства, содержит, как нам кажется, еще один подтекст и, вероятно, отсылает не только к эпопее Пруста, но и к одному из самых знаменитых «детских» произведений американской литературы – роману Марка Твена «Приключения Тома Сойера». Параллели между «Тропиком Козерога» и «Томом Сойером» вполне очевидны и заслуживают особого рассмотрения. Мы выделим здесь три мотива, объединяющие тексты Твена и Миллера, и сделаем попытку отметить сходства и различия в их разработке: они помогут уяснить специфику миллеровского представления о детском опыте. Условно обозначим их как «незаслуженная награда», «война» и «любовь».

Мотив «незаслуженной награды», крайне важный, как мы помним, для «Тропика Козерога», в романе Марка Твена возникает во второй главе: мы имеем в виду хрестоматийный эпизод, когда Том Сойер хитростью заставляет своих друзей красить вместо него забор. Подневольная работа выставляется им в образе творчества, игры, свободной от принуждения. Эта тема важна для Миллера, противопоставляющего мир детства, свободной игры, удовольствия и творчества миру взрослых, миру работы ради пропитания, награды, карьеры. Игра неразрывно связана с истинным, глубинным «я» личности и приводит к раскрытию этого «я». Работа, напротив, лишает человека индивидуальности и приводит к утрате жизненных целей.

Для нас в данном контексте существенно, что Том Сойер получает от тети Полли незаслуженную награду[308] – яблоко (обстоятельство, которому Твен уделяет несколько строчек) и вдобавок совершает кражу: «Тетя Полли была в таком восхищении от его великого подвига, что повела его в чулан, выбрала и вручила ему лучшее яблоко, сопровождая подарок небольшой поучительной проповедью о том, что всякий предмет, доставшийся нам ценой честного и благородного труда, кажется нам слаще и милее. Как раз в ту минуту, когда она заканчивала речь подходящим текстом из Евангелия, Тому удалось стянуть пряник»[309].

В «Тропике Козерога» два переплетающихся воспоминания о незаслуженной награде и краже перетекают в настоящее: юный Миллер после убийства мальчика получает от тети Каролины незаслуженную награду – ломоть кислого ржаного хлеба; более того, сам факт незаслуженности этого хлеба делает его, вопреки убеждениям твеновской тетушки Полли, «более сладким и милым»: «Тот послеполуденный ломоть хлеба потому и казался нам восхитительным, что он был незаслуженным. <…> В день убийства хлеб казался даже слаще обычного»[310]. Потом Миллер вспоминает совершенную им кражу хлеба. Ворованный хлеб, как и незаслуженный, кажется «чудесным на вкус»[311]. Миллер, как мы видим, воспроизводит и радикализирует мысль Твена, его иронию по поводу вознагражденного трудолюбия, на котором зиждется идеология деятельной и прагматичной Америки, идеология, имеющая религиозно-этические основания. Хлеб, еда, добытые принудительной, вынужденной работой, с точки зрения Миллера, оскверняются ею, ибо достаются человеку ценой отказа от собственного «я», от свободы и удовольствия. Миллер презирает своих родителей, добывающих ради него в поте лица хлеб: «…и с каждым куском, который они нам скармливали, мы становились по отношению к ним не только равнодушными, но все более и более высокомерными. В нашей неблагодарности состоял залог нашей силы и красоты»[312]. Моральный пример родителей, работы ради детей и пропитания, осуждается Миллером. Мораль разделяет человека, заставляя его подчиниться идеалу, и американская мораль работы является именно таким идеалом, требующим от человека принесения в жертву его «я». Миллер по-ницшеански, высокомерно насмехаясь над плебейским трудом, утверждает аристократические качества: силу и красоту. Жертвенный труд родителей, моральный урок не задевает его, не учит следовать их примеру, добиваться вознаграждения за свой труд.

Таким образом, тема, затронутая Марком Твеном, получает в «Тропике Козерога» ницшеанское толкование. Прагматическая деятельность, добывание хлеба, зарабатывание денег, карьера, с точки зрения Миллера, уводят человека от основания жизни, от поиска собственного «я». Человек забывает вкус жизни и, соответственно, вкус хлеба: «Вкус хлеба перестает ощущаться точно так же, как и вкус жизни»[313].

Существенно, что Марк Твен, иронизируя над протестантскими основаниями американского прагматизма, лишает еду освященного религиозной моралью ореола. Миллер, идя по его пути и по-ницшеански осудив мораль, вместе с тем возвращает еде религиозный, почти мистический смысл. Он делает ее символом причастия, приобщения к жизни[314]. По мере взросления человека, вовлеченного в деятельность, это ощущение теряется, а сама еда лишается сакральности и оскверняется: «Этот чудесный хлеб внес свою лепту в процесс становления наших „я“: он был как бы причастным караваем, который разделяется между всеми, но от которого каждому достается по степени его благочестия. И теперь мы вкушаем от того же хлеба, но уже не ради приобщения святых тайн, не из благочестия. Мы вкушаем ради насыщения собственных утроб, сердца же наши остаются холодными и пустыми. Мы обрели самостоятельность, но потеряли индивидуальность»[315].

«Война» и «любовь» в мире детства – мотивы, которым Марк Твен и Миллер уделяют ничуть не меньше внимания, чем «незаслуженной награде». В романах есть ряд похожих сцен, сопутствующих эпизодам «незаслуженной награды», сцен, описывающих детские драки. В «Томе Сойере» главный герой забрасывает комьями грязи своего кузена и убегает, а вечером получает от тетушки Полли нагоняй. В «Тропике