«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

А пока будешь хранить «целомудрие»… Пройдешь… Заденешь лицо бедром…

Исцелую ноги… Буду дышать твоим запахом…

25 мая

Ерофеев! Вы плохо кончите! Вам, наверное, и во сне

снится, что вам стреляют в затылок!

Ерофеев! Вы некультурный человек! Посмотрите на нашу молодежь! Разве кто-нибудь, кроме вас, в общежитии ходит в дырявых тапках?

Ерофеев! А вы, оказывается, хорошо стряпаете стихи! Вы о чем пишете – о природе или о девушках?

Ерофеев! За что вы ненавидите женщин? Женщин надо любить! На то у них и пизда!

Венедикт! Почему тебе все – смешно?

Венедикт! Ты хоть свою родную мать не называй сволочью!

Ерофеев! Вы рассуждаете обо всем, как трехлетний ребенок! У всех людей в голове мозг, а у вас!

У вас – «олимпическое» спокойствие, Венедикт!

26 мая

– Неа, не нужно…

– А если трудно будет?

– Все равно не нужно.

Полуминутное молчание.

– Тебе же ведь никак без них нельзя.

– Значит, можно.

– Дурак.

– Угу.

– Что «угу»?

– Угу, говорю, дурак.

Молчание.

– Венька… почему ты такой злой…

– А почему ты такая глупая…

– …Да я и всегда была глупая…

– Да я и всегда был злой.

– Дурак… Веньк, а у тебя веснушки… И у меня тоже – веснушки…

– Угу… и у тебя – веснушки…

– Так ты же и не посмотрел даже…

– Интуиция, голубушка, ин…

– Ну, посмотри, Веньк… ну, чего ты злишься…

– Я не злюсь… Просто – я пришел к Муравьеву, по делу, а не смотреть на вас всех… Много здесь вас с веснушками – каждого и рассматривать, что ли…

– (отсмеявшись) А ты часто сюда ходишь?

– Неа, раз в месяц… Между прочим, сегодня – последний раз… Скверно что-то стало у вас на Стромынке.

– Да ты и раньше говорил, что тебе на Стромынке противно…

– Раньше было противно, теперь – скверно…

– Не понимаю, для чего ты живешь, если тебе все противно… Повесился бы уж, что ли…

– Послушайте, Антонина Григорьевна…во-первых, мне не все… противно, а во-вторых, прекратите глупости. Иначе я вас ошарашу такой глупостью сейчас, что вам будет слишком неприятно…

– Да-а-а?

– Угу.

Минутное молчание.

– А ты, оказывается, все такой же скотина.

– Угу-у-у… И ты тоже… И у тебя действительно – тоже веснушки…

Длительный мрачный взгляд.

Пятиминутное молчание.

Беззвучное окончание последнего интервью.

27 мая

Я люблю совершать благородные поступки, это моя слабость. Благодарение богу, мне еще не представлялось подходящего случая. Иначе мне пришлось бы хвастаться перед ними, что я совершал их. А я вот представил себе, что сегодня утром я был благороден… А представить гораздо труднее, чем совершить в действительности.

Может, я и в действительности совершал то, что мне представлялось, – ну, да ведь над благородством не смеются.

А над моими действиями-таки смеялись, хоть, может быть, мне это просто казалось.

А казалось бы – над чем смеяться?

Это даже своего рода долг – одернуть заблудшую женщину. Я лично ничего не имею против того, чтобы женщина являлась в общество с расстегнутой ширинкой, это, напротив, представляется мне явлением благоуханным…

Но если эта же женщина пытается убедить собравшихся в том, что обозначенное явлением благоуханным – плод общественно-разгулявшегося воображения, здесь уж поневоле приходится прибегать к крайним мерам.

В этот миг я походил на Демосфена, я выражал сквозь зубы интересы большинства. Я это чувствовал, – толпа с удовольствием скандировала лейтмотив моей речи: «По зубам ее, стерву… По зубам…»

Но бить ее не решались – разве же можно без опасения даже приблизиться к балтийскому матросу. Значит, я ошибался, принимая его за столетнюю женщину. Мне просто казалось… По утрам меня интересует только кажущееся… Мы раскланялись…

Он отрекомендовался мне «апологетом» человеческого бесстыдства, он не фантазирует по утрам… С недавнего времени он всеми признанный порт пяти морей и крупнейший железнодорожный узел… Он падает на землю и дергается… Ну конечно, он сумасшедший, это все понимают…

Если он в бреду даже речь мою называет неблагородной, то какие же могут быть сомнения… Он сам это хорошо понимает, он видит, что по утрам все смеются над ним… Бедный помешанный… Он оскорблял меня…

28 мая

«Сыннок… ты меня обижаешь… я тебе подношу, как брату кровному… Как сыну своему подношу… А ты даже от своего… кровного… не хочешь принять…

Тты думаешь, я тебя просто напоить хочу… Чтобы ты напился да извиняться стал… Скверные, значит, у тебя… мысли… если ты так думаешь… Не за что передо мной извиняться…

Я ссам, если хочешь…извиниться могу… что в воскресенье ругаться с тобой хотел… Если б не баба, мы бы с тобой поругались… по-хорошему… Она тебя любит, моя баба… Все хочет, чтобы ты ей стихи писал…

А от меня, проститутка, стихов не дождется… я уже дураком давно не был… Муж – значит муж… Расписаны – и все, никаких стихов… Прихожу в любое время… Если дает – ебу… Нет – ухожу к ебаной матери… Как будто у меня других блядей нет… Ты думаешь, я с одной ногой – так и блядей не найду… Блядей я всегда найду, еби только, успевай…

А тты – э-э-эх! – к бабе моей прилепился, стихи ей пишешь… Ппоэт… девятнадцатого века… Хе-хе-хе… Наверное, любишь, когда она перед тобой заголяется… Все это она хочет, чтобы ее молоденький лизал со всех сторон… Так жопой и завертит… от удовольствия…

Да ты не обижайся… Она хорошая баба… Она тебя не обидит… всегда, что надо, поесть сготовит… Ты как сын у нее, на всем готовом, только пои ее больше… Она когда немножко выпьет, так сама бросается на шею, плачет… Так прямо и ложится под тебя…

Э-ох-хо-хо-хо! Люблю я тебя, паренек, так бы вот прямо взял и расцеловал… А? Хе-хе-хе-хе… Поэт! Настоящий поэт!.. Не знаменитый, ну – ничего… ничего…

Выпей еще грамм сто – …вот уже и знаменитый… Пьяному море, как говорится, по самые пятки… Сейчас вот допью – пойду по блядям… Первым делом – к бабе пойду… Если дойдет дело до того, что выгонять будет… угроблю на месте…

В прошлое воскресенье тоже пришел навеселе… Хорошо, что еще успела дверь закрыть… а то было бы дело… Я уж сколько раз из-за нее на пятнадцать суток садился… Все ей грозил, проститутке, – …погоди! отсижу, приду, – места мокрого не оставлю… Не все ли равно, за что сидеть…

А вссе жалею… Как посмотрю на нее, что она плачет… сразу жалею…»

A. M. 28/V–57 г.

29 мая

Главное – хранить полнейшее спокойствие и заблудших отвести от самоубийства.

Сначала попробовать убедить: нет ничего безвыходного…

Если не поможет – напиться, успокоить материально…

А «желанный» пояс окропить святой водой…

30 мая

Ммилые вы мои!

Да ведь я точно такой же!

Помните? – когда похолодало двадцатого марта, ведь и я закрывался рукой от ветра, отворачивался, хотел, чтобы теплее было!

А потом прятался под одеяло, согревал руки и, когда жаловались на холод, говорил, стиснув зубы: «Это хорошо… Мне нравится, когда так… бывает».

Говорил совершенно серьезно, – и жался к теплому радиатору! Ругался, когда кто-нибудь открывал дверь и озябшим голосом просил папиросу!

Теперь немного теплее. И все равно говорят озябшими голосами, вздрагивают у проходной, а на холодные радиаторы смотрят угрюмо, наверное, считают их виноватыми.

Мне тоже холодно. Я тоже вздрагиваю.

Им не нравится холод. А мне – 〈«то, что им холодно»〉…

31 мая

Ну, как это можно лежать в гробу? Так вот просто и лежать?

Хоть бы покрыли чем… А то ведь я выдать себя могу. Нечаянно дрогнет рука или… еще что-нибудь. Хорошо это лежать мертвому, ему и не стыдно, что он лежит. Да и рука у него не дрогнет… или еще что-нибудь.

А меня вроде как будто на смех положили. Положили и ждут, когда я разоблачу себя… Пошевелюсь или вздохну…

И глаза открыть нельзя… Откроешь – а они все стоят и на тебя смотрят…

Мертвому, например, все позволяется… Мертвый может и с открытыми глазами лежать. Все равно не увидит никого… Ему кажется, наверное, что и на него никто не смотрит… Потому и не стыдно ему… И закрыть глаза – может… Даже полагается, чтобы мертвый в гробу