Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер

никуда. Но, может быть, жертва не была напрасной или вообще не была жертвой, а катарсис был подлинным, психологически оправданным? Так, по-видимому, и считают некоторые интерпретаторы, например, А. Долинин:

«…изгнанник Набокова получает возможность усилием воображения и памяти

превратить потерянное в сверхреальное, вечно сущее, и потому быть счастливым вопреки любой трагической утрате». В подтверждение он приводит за-ключительные строки стихотворения «Весна»:

…бессмертно всё, что невозвратно,

и в этой вечности обратной

блаженство гордое души.2

Ту же точку зрения отстаивает Б. Аверин: «Исчерпывающим оказалось

само событие воспоминания… Воспоминание для Набокова … тот самый ду-ховный акт воскресения личности… Сюжет романа – воссоединение с прошлым в полноте воспоминания, парадоксальным образом дарующее свободу

от него и готовность к следующему этапу жизни».1

Стихотворение «Весна» было написано Набоковым в 1925 году, в ненавистном Берлине, – и как раз в разгар кардинальной переработки «Счастья» в

«Машеньку», со всеми следующими отсюда изменениями образов и эволюции

отношений героев, в целях прогнозирования неизбежного расхождения их судеб. В приведённой Долининым концовке стихотворения последняя строка –

увы, всего лишь поэтическое заклинание, то желаемое, которое Набокову хотелось бы принимать за действительное. Но если бы само по себе любое воспоминание всегда могло привести к таким утешительным для души результатам, то первый вариант романа был бы идеальной моделью для их достижения.

Однако, поняв, что счастья освобождения из задуманного «Счастья» не выйдет, Набоков свернул на другой путь. А выйти не могло – и как раз из-за памяти

2 Долинин А. Истинная жизнь… с.41; Набоков В. Стихи. С. 171-172.

1 Аверин Б. Дар Мнемозины. СПб., 2016. С. 268, 270, 273.

73

и воображения. Набоков неоднократно жаловался, что он «жертва абсолютной

памяти». Память не давала ему забыть пережитого, что очень поддерживало его, когда он хотел это пережитое помнить (и Выру, которой посвящено стихотворение «Весна», он, несмотря на мучительную ностальгию, помнить хотел); но она

же – память – мешала ему, если он хотел «отделаться от себя». Поэтому и пришлось обратиться за помощью к «не очень приятному господину», то есть к самому себе, автору, за спиной героя взявшему на себя эту функцию, – вразумить

Ганина, а заодно и читателя, что в Машеньке, если вдуматься и как следует

«вспомнить» (то бишь – исказить, опорочить), и изначально было что-то от

Людмилы, а выйдя за Алфёрова, она и вовсе безнадёжно испортила себе репутацию. И от неё так же, как от Людмилы, следует бежать – и чем дальше, тем

лучше.

Финал «Машеньки» – поэтическое, но тем не менее, целенаправленное

самовнушение, а не подлинное, достоверное переживание, приносящее внутреннее освобождение. Нарочитое бодрячество героя: «…давно не чувствовал

себя таким здоровым, сильным» и обретённый вновь здоровый сон: «И когда

поезд тронулся, он задремал, уткнувшись лицом в складки макинтоша»2 – психологическая самозащита того же характера, что и пятикратное заклинание о

счастье (которое – вызов!) в конце «Письма в Россию».

Удалось ли Набокову, пусть ценой искажения образа своей первой возлюбленной и с помощью лоскутного, из разнородных частей, с грубыми шва-ми героя, достичь поставленной цели, ради которой и был написан роман, –

«избавиться от самого себя» (а если начистоту – то не от себя, а от Люси-Валюси; от себя, при «могучей сосредоточенности на собственной личности», Набоков избавляться не умел).

По мнению Бойда, после написания романа «ностальгия по Люсе полностью исчезла».1 В 1970 г., в предисловии к американскому изданию «Машеньки», Набоков утверждал, что ни разу её не перечитывал и даже не заглядывал в

свой первый роман, когда, четверть века спустя после его публикации, писал

автобиографию,2 в которой он, впрочем, отметил, что, хотя книгу он считает

«неудачной», но ностальгию она «утолила».3 Набоков запамятовал: 24 июня

1926 г. он писал Вере: «…перечитал «Машеньку» (понравилось)».4 Понравился роман и читателям, едва ли не сказать – зрителям: он очень театрален, автор

ещё не вполне отошёл от «Морна», и, местами, покоряюще обаятелен. Перифе-рийные персонажи – Клара, танцоры, Подтягин, хозяйка пансиона – хотя и связаны, иногда даже и напрямую, коротким поводком, с эпицентром важнейших

2 Набоков В. Машенька. С. 97.

1 ББ-АГ. С. 602.

2 Набоков В. Предисловие автора к американскому изданию. В. Набоков. Собр. соч. в 4-х

т. Т. 1. С. 7.

3 ВН-ДБ. С. 200.

4 Набоков В. Письма к Вере. С. 125.

74

смыслов происходящего с героем, но и сами по себе, как таковые, выписаны

автором любовно и живут, в самом деле, каждый на свой лад, призрачной жизнью, с постоянно идущими мимо поездами, с бесплодными разговорами о России. Но как же выдаёт себя, невольно, автор, только в беловике, запоздало, дога-давшийся сменить название «Счастье», поменяв его на «Машеньку».

Роман вышел в марте 1926 г. и был тепло принят эмигрантской критикой. Значит, удалось? Что, в таком случае, побудило Набокова в конце того

же года вернуться к той же теме, с вариациями тех же коллизий. Героиня его

«Университетской поэмы» – некая Виолета (так у автора – с одним «т»), место действия – Кембридж. Виолета сетует на то, что ей уже двадцать семь

лет, но она одинока, – студенты ухаживают за ней, а потом бросают, уезжают. Герой поэмы,