Прогулки с Робертом Вальзером - Карл Зеелиг

class="p1">— Два эпизода из романа Макс Рихнер напечатал в 1924 году в выходившем под его редакцией журнале Wissen und Leben, и в том числе фрагмент, в котором Теодор от первого лица рассказывает, как приходит в берлинский художественный салон.

— Assez de ces temps passés![14] — отмахивается Роберт.

XXXX

16. апреля 1954

Страстная пятница

Аппенцелль — Гайс

Когда в пятом часу утра я отправляюсь на вокзал, идет снег. Он выглядит как клочки бумаги из другого мира — мрачные и неравномерные, маленькие и бесформенные хлопья. Странный снег, угрожающий, он словно ворчит: «И вот я здесь, снег из иного мира!»

По дороге в Восточную Швейцарию дома, садовые изгороди, поля словно погребены под шкурой белого медведя. В поезде всего несколько человек, погруженных в тяжелую дрему. Впечатление, что утру не хватает смелости начаться. В Цюрихе я слышал щебетание птиц в предрассветных сумерках, но в этом апокалипсическом настроении их пение показалось мне похоронным.

На вокзале: Роберт с зонтом, но без пальто, я — в пальто, но без зонта. Сильный снег. Вальзер забирается в купе, закуривает короткую сигару и радостно спрашивает: «Как дела?» Большинство лыжников сходят в Урнэше. До Аппенцелля мы практически единственные пассажиры. Мы сразу отправляемся в Гайс через тихую деревню. Лишь вокруг замка пронзительно кричат галки, наверное, больше двух десятков. Вскоре после моста через Зиттер нам навстречу движется похоронная процессия. Облаченная в черное усталая лошадь тащит катафалк, на котором лежат три венка. Затем следует длинная двухрядная колонна, в которой бормочут литании. Морщинистые лица с любопытством смотрят на нас — в основном это лица старых, измученных работой женщин. У многих щеки ярко-красного цвета. Позже я спросил у хозяйки трактира, кто умер. Она ответила: «Очень старая женщина, впавшая в детство!»

Снег превращается в град. Он колет нам лица мелкими кусочками льда, но мы шагаем дальше, в Гайс. Литании больше до нас не доносятся. Зато мы слышим визг голодных свиней. Внезапно Роберт останавливается и говорит: «Погода все же совершенно ужасная — давайте повернем назад!» Сказано — сделано. Мы возвращаемся той же дорогой и, к нашему удивлению, видим, что похоронная процессия не продвинулась дальше моста Зиттер. Она словно дожидалась нас. Мы вновь слышим бормотание, которое тревожит Роберта. Он не любит думать о смерти. Он дергает меня за рукав, будто чувствует себя преследуемым похоронным пением: «Все-таки пойдем в Гайс!» Мы снова пробираемся через снежное месиво, но ледяная крупа кусает лица еще яростнее. Дорога местами превратилась в коричневый соус. Один раз автомобиль полностью нас забрызгал. По желанию Роберта мы вновь отступаем, но уже в уютный трактир, где плотно завтракаем. Он резко отклоняет мое предложение побродить по замку, в котором находится исторический музей: «Нет, нет, теперь только в Гайс, там я некогда был счастлив с сестрой Лизой». В Гайсе тоже вьюга. Но Роберт останавливается перед деревенской площадью как зачарованный. В благоговении он стоит и вдыхает полной грудью кажущуюся родной атмосферу, обращая мое внимание на церковь, размах фронтонов, великолепие и индивидуальность каждого дома. «Как сновидение!» — шепчет он. Я торопливо фотографирую его на память. В Krone разделываем весьма сухую щуку, запиваем ее божоле; затем меренга. Изящная официантка держится на расстоянии; она, по-видимому, бережет силы для лучшей клиентуры — гостей, приехавших на автомобиле. За чашкой черного кофе Роберт обращает мое внимание на поразительное сходство Байрона с Рафаэлем. Оба были не по годам развиты и рано опочили. Он перечисляет произведения Байрона и описывает его полную приключений жизнь, окончившуюся в деревне Месолонгион среди греческих мятежников, которые перед ним благоговели. Он вспоминает, какую боль испытал Гёте в Ваймаре, узнав о гибели этого «ни с чем не соизмеримого таланта».

Я спрашиваю Роберта, встречался ли он с Карлом Шпиттелером. Вспоминая вдохновленного Элладой создателя Манфреда и Шильонского узника, стоит, пожалуй, поклониться и автору Олимпийской весны... Но его реакция довольно сдержанная: «Нет, я никогда не вступал с ним в разговор. Однако мой издатель Кассирер послал ему один из моих романов, от Шпиттелера пришло письмо, в котором он весьма пренебрежительно высказался о моем творчестве». Самого Роберта слегка позабавил Лейтенант Конрад. Это небольшое произведение Шпиттелера — мост для обмена личным военным опытом. Роберт рассказывает, что перед семилетним пребыванием в Берлине он прошел школу рекрутов в Берне. Он нес пограничную и строевую службу. Он никогда не участвовал в активных боевых действиях. После возвращения в Швейцарию его зачислили в ландвер.

ХХХХI

30. сентября 1954

Херизау — Занкт Галлен

Во время неторопливой прогулки в Занкт Галлен по лугам и лесам я рассказываю Роберту о поездке в Венецию и о вылазке, которую совершил с Максом Пикардом на лагунный остров Торчелло, в соборе которого есть романская колонная базилика и раннесредневековая мозаика. К Роберту отовсюду слетаются ассоциации: Венецианский купец Шекспира, Гольдони, Казанова, Стендаль, Рихард Вагнер. Долгие дебаты о трагических судьбах сыновей известных отцов, которых, по мнению Роберта, лучше всего было бы поместить в интернат: «Там они могли бы развиваться сами, свободные от придворных льстецов и болезненного честолюбия отцов. Даже самый известный отец не вытащил бы меня из моих шнурков. Скромно идти своим путем — самое верное счастье, какого только следует ждать». Он обращает мое внимание на то, что некий господин Пушкин стал советским дипломатом в Берлине. На вид он тучен и жесток, как злобная карикатура на поэта Пушкина, к которому проявлял уважение даже не понимавший искусства Ленин.

Я шутливо говорю Роберту, что он тоже должен немного меня уважать, я был избран Городским советом Цюриха в литературную комиссию. Он сгибается от смеха и заражает им меня: «Ага, вот почему вы выглядите сегодня так по-советнически и слегка напоминаете Рёбели Фэзи! Однако вы сделали прекрасную карьеру!»

Мы пробираемся через живые изгороди и попадаем в глубокое ущелье, в котором Роберт восклицает: «Прочь из Аида! Как можно так заблудиться!» Взбираясь наверх, он озабоченно качает головой. Я с некоторым беспокойством отмечаю, что он исхудал. Но Роберт вспыльчиво отмахивается: «Прекратите! Давайте не будем говорить о моем здоровье». Наконец мы на вершине, на смотровой площадке в 872 метрах над Занкт Галленом. С тоской я устремляю взор на расположенную чуть ниже гостиницу, о которой Роберт, однако, ничего не хочет знать. Будем продолжать шагать до Занкт Галлена. Роберт сообщает, что в 1895 и 1896 гг., когда он работал в Штуттгарте в Союзе