Общества Обмен Личность. Труды по социальной антропологии - Марсель Мосс

смысла приводить бесчисленные ссылки на превосходно описанный и засвидетельствованный факт[409]. Но даже среди женщин не все действительно связаны с умершим, будучи дочерьми, сестрами по мужской линии и т. д.; эту роль в буквальном смысле слова играют женщины, определяемые некоторыми правовыми отношениями[410]. Нам известно, что это обычно матери[411] (не надо забывать, что здесь мы имеем дело с групповым родством), сестры[412] и особенно вдова покойного[413]. Большую часть времени эти плачи, крики и песнопения сопровождаются умерщвлением плоти, часто весьма жестоким, которому эти женщины (одна или несколько) подвергают себя как раз для того, чтобы поддерживать боль и крики[414].

Женщины не просто вопят и поют, они должны исполнить определенное количество воплей. Таплин сообщает, что у нарриньери существовало «условленное количество плачей и криков»[415]. Отметим, что конвенциональность и регулярность отнюдь не исключают искренности, которой ничуть не меньше, чем в наших собственных погребальных обычаях. Все это носит характер социальный, обязательный и в то же время отличается естественностью и необузданностью; стремление к боли и ее выражение идут рука об руку. Сейчас мы увидим почему.

Другое обоснование социальной природы этих криков и чувств может быть извлечено из исследования их природы и содержания.

Прежде всего, как бы невнятны ни были крики и завывания, они всегда в какой-то степени музыкальны, чаще всего ритмизованы, поются женщинами в унисон[416]. Стереотипность, ритм, унисон — явления одновременно физиологические и социологические. Это может быть лишь весьма примитивное, мелодичное, ритмичное и модулированное завывание[417]. Однако, по крайней мере, в центре, на востоке и на западе Австралии — это долгое излияние, эстетическое и вошедшее в обычай, следовательно, социальное, во всяком случае по этим двум признакам. Обряды могут также затягиваться и эволюционировать: ритмические крики могут становиться рефренами[418], восклицаниями в духе Эсхила, разделяющими и ритмизирующими более развитые песнопения. В других случаях они образуют чередующиеся хоры; иногда вместе с женщинами в них участвуют мужчины[419]. Но даже когда они не поются, вследствие совместного произнесения эти крики имеют совсем иное значение, чем простые бессмысленные восклицания. Они обладают своей особой эффективностью. Так, мы знаем теперь, что крик бау-бау, издаваемый на двух низких тонах в унисон плакальщицами у арунта и лоритья, имеет значение αποτρόπαιον[420], что можно приблизительно перевести как заклинание, а точнее — изгнание порчи[421].

Остаются песнопения: они имеют ту же природу. Нет смысла особо подчеркивать, что они ритмизованы и поются (иначе бы они не были тем, чем являются) и, следовательно, в значительной мере отлиты в коллективную форму. Но и содержание их также носит коллективный характер. Австралийцы, или, точнее, австралийки имеют своих «причитальщиц», плакальщиц и проклиналыщиц, поющих о трауре и смерти, поносящих, проклинающих и околдовывающих врага, навлекшего смерть, которая всегда вызывается магическими причинами. Мы располагаем многочисленными текстами их песнопений. Некоторые из них весьма примитивны и обычно состоят в восклицании, утверждении, вопрошании. «Где мой единственный племянник?»[422] — вот довольно распространенная формула. «Почему ты меня здесь покинул?» — и затем женщина добавляет: «Мой муж (или мой сын) умер!»[423] Мы видим здесь две темы: нечто вроде вопрошания и простое утверждение. Эта беллетристика почти целиком ограничена лишь двумя этими пределами[424]: обращением к умершему или его призывом, с одной стороны, рассказом об умершем — с другой. Какими бы прекрасными и длинными ни были тексты причитаний, они могут быть сведены к этой беседе и к чему-то вроде детского эпоса[425]. Ничего элегического и лирического; лишь однажды — незначительный элемент чувства в описании страны мертвых. Как правило же, это простые и грубые ругательства, обыкновенные проклятия в адрес колдунов[426] или выражения, отвергающие ответственность[427] группы. В целом чувство не исключается, но описание фактов и правовых ритуальных тем преобладает даже в самых пространных песнопениях.

* * *

В заключение несколько слов о психологической или, если угодно, интерпсихологической точке зрения.

Только что мы показали, что большая категория словесных выражений чувств и эмоций у весьма значительной части населения целого континента содержит в себе только коллективное начало. Кстати отметим, что это коллективное начало нисколько не препятствует интенсивности чувств, совсем наоборот. Напомним о грудах людей на умершем у варрамунга, кайтиш, арунта[428].

Но эти коллективные, одновременные выражения чувств индивида и группы, обладающие моральной ценностью и принудительной силой, не просто демонстрации; это знаки, понятные выражения, короче — язык[429]. Эти крики составляют как бы фразы и слова. Их надо произносить, но произносить именно потому, что вся группа их понимает.

Итак, свои собственные чувства не просто проявляют, их проявляют для других, поскольку они должны быть выказаны. Их проявляют ради самого себя, выказывая перед другими и для сообщения другим.

Это, по существу, символика.

* * *

Здесь мы присоединяемся к прекрасным и весьма любопытным теориям естественных символических функций духа, которые предлагают нам Хед, Моург и другие наиболее искушенные психологи.

Мы располагаем здесь таким предметом, такими фактами, в изучении которых психологи, физиологи и социологи могут и должны сотрудничать.

ОПЫТ О ДАРЕ.

ФОРМА И ОСНОВАНИЕ ОБМЕНА В АРХАИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВАХ

ВВЕДЕНИЕ

О ДАРЕ И, В ЧАСТНОСТИ, ОБ ОБЯЗАННОСТИ ВОЗМЕЩАТЬ ПОДАРКИ

Эпиграф

Приведем несколько строф из «Речей Высокого», одной из древних песен скандинавской «Эдды»[430]. Они могут послужить эпиграфом к настоящей работе, поскольку погружают читателя непосредственно в атмосферу идей и фактов, в которой будут развертываться наши рассуждения[431]:

39 Je n’ai jamais trouvé d’homme si généreux

et si large à nourrir ses hôtes

que “recevoir ne fût pas reçu”,

ni d’homme si... (определение отсутствует)

de son bien

que recevoir en retour lui fût désagreable.

(Никогда не встречал человека столь великодушного

и столь щедро угощающего своих гостей,

чтобы «принимаемое не было принято»,

и человека столь...

из своего добра,

чтобы принять взамен ему было бы неприятно.)[432]

41 Avec des armes et des vêtements

les amis doivent se faire plaisir;

chacun le sait de par lui-même (par ses propres expériences)

Ceux qui se rendent mutuellement les cadeaux

sont le plus longtemps amis, si les choses réussissent à prendre

bonne tournure.