Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

и школы, отданные под госпитали. И мы, работая на Детской технической станции, стали помогать медсестрам в открывшемся у нас на Арбате госпитале. Составив скользящий график, мы оставляли свои швейные машинки и спешили в Серебряный переулок ухаживать за ранеными, читать им книги, писать письма их родственникам, твердо веря, что еще немного, еще чуть-чуть — и кончится война, и мы начнем учиться.

Новогодний концерт сорок второго мы в госпитале устроили собственными силами. Программа была составлена по принципу «от каждого по способности»: кто мог петь, пел, кто мог читать, тот читал, а кто мог танцевать, тот танцевал.

Я вообще-то и пела, и читала, и танцевала. Но в тот новогодний вечер я вышла на сцену петь. Кстати, а была ли там сцена? Нет. Место, отведенное под сцену, было. И рядами стояли стулья, а когда с очевидностью стало ясно, что желающих послушать концерт много больше, чем ожидали, стулья стали подносить и подносить. Потом в проходе между рядами стали появляться кресла-каталки с теми, кто не мог ходить, но тоже хотел посмотреть и послушать концерт. Словом, зал был переполнен.

На сцену вышел, вернее, вышла (мальчиков среди нас не было — это точно!) конферансье. Поздравила с наступающим Новым годом. Объявила номер, потом следующий… Кто-то прочел стихи (не помню, чьи) про тонкого Фрица и толстого Вилли (а может, наоборот). Послышался смех и редкие хлопки. Кто-то станцевал украинский танец, кто-то польку. Зал захлопал увереннее и продолжительнее. И тут, с двумя косичками за плечами, на сцене появилась я. И, взглянув на сидящих в темном зале, онемела и ослепла от белого цвета медицинских бинтов. Они обвивали головы раненых, подвешивали к шее их руки, плотно прижимали к вытянутым ногам шины. Переводя взгляд с одного раненого на другого, я молчала. Молчал и зал, глядя на меня в ожидании. Потом, взяв себя в руки, я наконец запела:

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит,

То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит.

То мое, мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит.

Извела меня кручина,

Подколодная змея,

Догорай, гори, моя лучина

Догорю с тобой и я…

Когда я закончила петь, никто не хлопал. В зале стояла гробовая тишина. И только тогда взволнованные педагоги осознали, что с таким, скажем, репертуаром выпускать нас, детей, на сцену перед остро чувствующими свою боль ранеными никак нельзя, они быстро вытолкнули разбитную веселую девочку, которая тут же, подбоченясь залихватски запела свои озорные частушки:

Из колодца вода льется,

Подается по трубе.

Хорошо тебе живется,

Мне не хуже, чем тебе…

Зал дружно зааплодировал нам обеим.

Школы в Москве, как только немцы были от нее отброшены, тут же заработали. Однако записывать в старшие классы начали прежде всего тех, кто весной ехал трудиться в подмосковные колхозы, а осенью тех, кто возвращался после сбора картофеля и зерновых из-под Зарайска, Можайска и других городов, отработав там строго обусловленный срок. И поскольку весной мое первое боевое крещение на полях трудовой славы было не слишком достойным — в конце срока мы с подружкой, выбившись из сил от непривычного крестьянского труда под жарким весенним солнцем, просто сбежали — мне пришлось осенью принять второе, но теперь на картофельных полях под только что освобожденным Можайском. И это крещение я запомнила на всю оставшуюся жизнь.

В Можайск нас, будущих старшеклассников московских школ, доставили поездом. Собрали на его главной площади, где с наскоро сколоченной трибуны к нам обратился председатель городского совета с вдохновляющей нас на трудовой подвиг речью: «В столь трудное для страны военное время, когда все мужское население ушло на фронт, а женщины встали к оставленным мужьями станкам, мы смотрим на вас с надеждой… и т. д. и т. п.». Потом, пожелав нам успехов, посадил на поджидавшие нас грузовики, один из которых с группой из нашей 93-й московской школы двинулся по так называемому большаку в сторону деревни Глухово. Открытый грузовик то и дело подпрыгивал на ухабах, и мама (замаливая мои весенние грехи, она согласилась, будучи в отпуске по работе в дезбюро, поехать с нами в колхоз руководителем группы) изо всех сил старалась перекричать нас: «Держитесь крепче за борт и присядьте. Ниже! Ниже! А то ветки деревьев надают вам пощечин!» (Теперь дорога шла через лес.) И вдруг грузовик стал буксовать, потом встал. Шофер нас всех высадил, сказав, что сейчас будем толкать машину. И если машина тронется с места, то он, не останавливаясь, поедет вперед один, иначе мы застрянем в лесу надолго, так как вытаскивать нас некому. «А вы все давайте за мной пешком и только по дороге. В лес нельзя, там еще остались мины, можете подорваться. Да и у дороги еще стоят немецкие танки со всем содержимым…»

И он поехал, и не быстро, а мы хоть и бежали за ним, но не поспевали: ноги все время вязли в чем-то мягком и разъезжались в набросанных на дорогу еловых ветках.

Вот так следом за грузовиком, на котором ехали наши вещи и выданный нам в Можайске хлеб, мы и вбежали в деревню Глухово. Полуразрушенный дом, в котором нам, работая на картофельных полях, предстояло прожить целый месяц, стоял на берегу небольшого пруда. Одно окно в доме было выбито, а входная дверь сорвана с петель.

— Как же здесь можно жить? Да еще с детьми? — спрашивала мама появившуюся в дверях женщину, которая оказалась председателем колхоза.

— Спокойно, спокойно, сейчас придет плотник, он же печник, — сказала она, — и все починит: забьет окно, поставит на место дверь, подмажет печь и проверит тягу. А пока не теряйте время, уже поздно, берите с моей подводы сено и стелите его на пол. Спать будете на полу вповалку, так будет теплее.

— А где вода? Откуда брать воду? — не отставала от нее мама.

— Да из пруда. Он же проточный, в нем много ключей! Из него можно и пить, и умываться, и даже рыбку ловить для ухи. А вот в лес за грибами ни-ни! Приезжие грибники все время подрываются на минах. Так что смотрите за детьми в оба: два шага в сторону от картофельных полей и ведущих к ним дорог, и вы можете их недосчитаться.

С этого момента мама всегда нас пересчитывала и утром, когда мы выходили на работу,