Катулл - Михаил Евгеньевич Бондаренко

тот упорно настаивает и в конце концов берёт его – изумленного и испуганного – за руку и силою ведёт в какое-то обширное и тёмное место. После этого сна его лихорадило всю ночь до рассвета, но утром, когда начался обряд погребения, Цинна постыдился остаться дома и вышел. Толпа между тем уже бушевала, его увидели и, приняв не за того, кем он был на самом деле, но за другого Цинну, который недавно поносил Цезаря на форуме, растерзали в клочья»[256].

К сожалению, от произведений Цинны сохранились лишь небольшие отрывки[257]. Он был довольно знаменит среди современников, что позволило Вергилию в девятой эклоге своих «Буколик» написать:

Знаю, что песни мои недостойны Вария с Цинной —

Право, как гусь гогочу посреди лебединого пенья[258].

Поэт и прозаик Гай Вальгий Руф (I век до н. э.) даже сочинил особую элегию в его честь[259]. Однако спустя столетие слава Цинны стала постепенно блекнуть. Уже поэт-эпиграмматист Марциал (около 40–104) откровенно насмехался над его творчеством[260].

Поэт-неотерик Марк Фурий Бибакул (103—?), уроженец Кремоны[261], тоже, по всей видимости, являлся учеником Валерия Катона и близким другом Катулла. Ему принадлежала большая, не дошедшая до нас поэма «Анналы», повествовавшая о галльских походах Гая Юлия Цезаря, сатира «Ночное бдение», а также несколько десятков едких эпиграмм на злобу дня, в том числе против Цезаря и Августа, составлявших сборник под названием «Шутки»[262]. К сожалению, из всех произведений Бибакула сохранились лишь три эпиграммы, посвящённые главе школы неотериков Катону (см. выше), а также несколько разрозненных строк из поэмы «Анналы», которую впоследствии едко высмеял поэт Гораций:

Сам же вовсю хлопочи, хотя бы от зноя Каникул

Трескались статуи, или хотя бы на зимние Альпы

Фурий, распучивши брюхо, плевал бы седыми снегами![263]

Катулл, находившийся в дружеских отношениях с Фурием Бибакулом, посвятил своему земляку стихотворения 16, 23, 24, 26 и 11 (отчасти).

Стихотворение 16 адресовано одновременно Фурию и Аврелию, приятелям поэта. Катулл обрушивается на них с бранью и угрозами, поскольку они сочли его отъявленным развратником из-за игривого характера некоторых его стихотворений (особенно 48-го). Он гневно заявляет: «Целомудренным быть благочестивый / Сам лишь должен поэт, стихи – нимало» (ст. 5–6). Эта идея Катулла в дальнейшем была подхвачена другими известными римскими писателями[264].

В стихотворении 23 Катулл с юмором пишет, что крайняя бедность Фурия и его семьи имеет множество преимуществ, которые тут же охотно перечисляет. Следовательно, Фурий должен ценить свою бедность и перестать просить в долг сто тысяч сестерциев, без которых он и так абсолютно счастлив. Упоминание о бедности Фурия имеется и в стихотворении 24. Наконец, в стихотворении 26 Катулл вновь говорит об убожестве Фурия, вынужденного заложить за долги свою сельскую виллу, оценённую всего в пятнадцать тысяч двести сестерциев. Впрочем, некоторые учёные, ссылаясь на испорченный текст этого стихотворения, утверждают, что здесь говорится о заложенной вилле вовсе не Фурия, а самого Катулла, который за время жизни в Риме якобы спустил всё своё состояние и влез в долги.

Еще один поэт-неотерик и близкий друг Катулла – это Квинт Корнифиций (79–42/41). Он происходил из богатой всаднической семьи и впоследствии блестяще проявил себя на политическом поприще. Будучи сторонником Гая Юлия Цезаря, занимал высшие государственные и военные должности, считался неплохим оратором, активно переписывался с Цицероном[265]. В юности Корнифиций увлекался поэзией и прозой. Ему принадлежал эпиллий «Главк», а также несколько любовных стихотворений, к сожалению не сохранившихся[266]. Считается также, что он являлся автором большого трактата под названием «Этимологии»[267].

Катулл адресовал молодому Корнифицию стихотворение 38 – одно из самых печальных своих произведений. В нём поэт с тоской обращается к другу и жалуется: «Плохо, небом клянусь, и тяжко стало. / Что ни день, что ни час, всё хуже, хуже» (ст. 2–3). Он сердится, что Корнифиций даже не удосужился утешить его. Какой же он после этого друг? Но всё же Катулл не теряет надежды услышать от Корнифиция несколько утешительных слов, пусть даже они будут «печальнее плачей Симонида». Почему поэту было так плохо? Испытывал ли он душевные или телесные муки? К сожалению, мы об этом, вероятно, уже никогда не узнаем. Впрочем, есть мнение, что Катулл сочинил стихотворение 38 (а также 30 и 52) перед самой смертью, полностью разочаровавшись в любви и дружбе и, возможно, страдая от какой-то мучительной болезни, например туберкулёза. Некоторые учёные, напротив, полагают, что это стихотворение было написано под впечатлением от разрыва с Лесбией-Клодией.

Наконец, следует сказать несколько слов и о Гае Меммии (около 99 – около 48) – известном римском государственном деятеле, народном трибуне 66 года и преторе 58 года до н. э. Этот человек являлся приятелем Катулла, но по своему социальному положению стоял выше поэта и покровительствовал ему. Вращаясь в обществе ведущих римских поэтов, Гай Меммий, вероятно, многим оказывал поддержку, так что великий Тит Лукреций Кар даже посвятил ему свою поэму «О природе вещей»[268].

Несмотря на то что Меммий прежде всего стремился сделать карьеру и добиться высших государственных должностей[269], он был очень хорошо знаком с греческой поэзией, сам с удовольствием сочинял эротические стихи и, судя по всему, принадлежал к кружку поэтов-неотериков. Правда, ни одно из его произведений не сохранилось. Уцелел лишь один фрагмент: «В блеске Фортуна своём да не сходит с крутого уклона…»[270] Очевидно, стихотворения Меммия не пользовались большой популярностью, однако их продолжали читать и после его смерти. Например, о поэзии Меммия упоминают Овидий, Плиний Младший и Авл Геллий; впрочем, последний писал, что стихи его считались «грубыми»[271].

Кроме того, Меммий был неплохим оратором. Сам Цицерон довольно тепло отзывался о его способностях: «Гай Меммий, сын Луция, в совершенстве знавший словесность, но только греческую, так как к латинской он относился с презрением, был оратором очень ловким, с приятной манерой речи; но он избегал труда не только говорить, но и думать, и насколько он пожалел усердия, настолько сам обокрал свои способности»[272].

В 58 году до н. э. Гай Меммий занимал должность претора и активно выступал против политики Юлия Цезаря, а в 57 году в ранге пропретора был назначен наместником провинции Понт и Вифиния, куда вместе с ним отправился и Катулл[273]. Вернувшись из Вифинии, Меммий помирился с Цезарем и решил побороться за должность консула, но судьба оказалась к нему немилостива: в 54 году до н. э. его обвинили в подкупе избирателей на консульских выборах, а в 52 году он был осуждён по этому делу и приговорён к изгнанию. Последние годы жизни Меммий провёл в Греции[274].

Катулл упоминает Меммия