Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

Неожиданно эффективно была мобилизована поддержка Путина в молодежной среде. Предотвращен вероятный крупный успех нового кандидата от коммунистов – «красного директора» Павла Грудинина. Обеспечена высокая явка на, казалось бы, малоинтересные и потому маловажные для людей «промежуточные» выборы.

Можно ли было точно предсказать результаты выборов 2016–2018 гг., пользуясь данными социологических опросов? Вопрос нетривиальный. Достаточно вспомнить, что первые выборы в Госдуму (1993 г.) ознаменовались катастрофическим провалом всех социологических прогнозов, но уже следующие выборы, 1995 г., были спрогнозированы весьма качественно. Однако в 2010-х годах во всем мире резко выросло число неверных прогнозов (достаточно вспомнить непредсказанные успехи сторонников Брекзита и Дональда Трампа в 2016 г.). «Вечных» правильных рецептов не существует, понятно только, что опрос практически никогда не может быть равен прогнозу!

Прогнозирование – отдельная задача, требующая своих моделей, баз данных, исторических обобщений и наработанного опыта. В книге раскрываются сразу три различных прогностических подхода, использовавшихся ВЦИОМ в 2016–2018 гг. Первый построен на глубоком изучении симпатий и антипатий, электоральной истории и прочих факторов, характеризующих каждого из 1600 респондентов. Второй делает упор на скрытые и эмоциональные факторы политического выбора респондентов, которые можно изучать посредством нестандартных проективных методик-тестов. Третий, получивший название «прогнозный рынок», позволяет извлечь «мудрость толпы», пусть даже при относительно небольшом (50-100) числе участников, и применить ее для предсказания электорального результата.

Выборный цикл 2016–2018 гг. в целом прошел не по конкурентному, а по плебисцитарному сценарию. Забрезжившие в 2011–2012 гг. проблески поворота к большей политической конкуренции оказались аннулированы. Все дело в событиях 2014 г., обеспечивших Путину огромный запас популярности и исключивших из числа реальных вариант его скорого ухода с политической сцены. Дезинтеграция 2011–2013 гг. сменилась реконсолидацией, однако период «крымского консенсуса» завершился к 2018 г.

Конец ему положил сам Кремль – решением о повышении пенсионного возраста. Наступил «год черных очков», за которым последовала пандемия коронавируса. Спецоперация 2022 г. внесла свои радикальные коррективы, и теперь наша политическая система неизбежно на какое-то время становится еще менее конкурентной, открытой и динамичной. Устойчивость власти в этот период критическим образом зависит от умения и готовности Путина – ключевой фигуры плебисцитарной демократии-удерживать коммуникацию с основными социально-демографическими группами и средами.

Для этого в обществе, лишенном «третьей власти» и других привычных для западной парламентарной системы способов обратной связи, но при этом остающемся очень разным и сложносочиненным, необходимы другие инструменты. Если их не развивать, дистанция между властью и людьми будет постоянно расти, что станет особенно опасным ближе к 2030 г., когда вопрос транзита вернется в повестку дня. О направлениях развития и совершенствования таких страховочных инструментов, как магистральное направление эволюции российской политии, немало говорится в книге.

Политика

Юрий Пивоваров

Русская политика в ее историческом и культурном отношениях

М.: РОССПЭН, 2006

Небольшая книга корифея отечественных историко-политических исследований посвящена ключевым характеристикам русской политической культуры. Ключевой вопрос здесь – о ее изменчивости, способности к обновлению или, наоборот фундаментальной неизменности, иммунитете к переменам Пивоваров считает, что «после всех перестроек и реформ эссенция русской политии сохранилась. То есть что-то ушло, что-то появилось новое, однако главное, фундаментальное, „природа“ все та же». Многочисленные эпизоды «транзита» в русской истории автор описывает так: «отречемся от старого мира, разрушим его до основания, построим новый и вдруг обнаружим, что все это на самом деле было спасением мира старого – не по форме, по существу». Путинская стабилизация после ельцинских реформ – это «не просто „возвращение“ к советским временам. Это вообще возвращение. К тому, что было всегда. Было, несмотря на множество реформ, поверхностный политический плюрализм, кратковременные эпохи публичной политики».

Что же было всегда? А было (и есть) то, что Пивоваров называет самодержавной политической культурой. Ее главная характеристика – «властецентричность». Власть у нас – «ведущее действующее лицо исторического процесса, в ходе которого лишь меняет свои наименования». Власть всегда персонифицирована и имеет конкретного носителя – в отличие от Запада, где власть имеет абстрактную природу и отделена от личности правителя. Разделение властей у нас существует, но только уровнем ниже (то есть носит технический, служебный характер – как различие между полицией и госбезопасностью), а наверху-неразделенная, абсолютная Власть. Она «субстанция и субстанциальна», «посредствующие власти – функции и функциональны». Иными словами, «парламент, администрация и суд – не более чем исполнительные органы Власти». Последние пятьсот лет Россия «имеет два параллельных типа высших административных организаций»: технически-специализированные (приказы, коллегии, министерства) и абсолютно-самодержавные (государев двор, императорская канцелярия, ЦК КПСС, Администрация Президента). Последние занимаются всем, осуществляя связь между Властью и «посредствующими властями». Объект управления – один (страна, народ), а систем управления – две. Это делает конфликт между ними естественным и неизбывным. Как установил еще Ключевский, «в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений». Общественные противоречия, которые Запад решает через борьбу партий, у нас решаются через борьбу ведомств. Не имеет значения, что КПРФ соперничает с ЛДПР; имеет значение, что Минфин соперничает с Минпромторгом. И это не девиантность нашего развития, а его норма!

Другая особенность отечественной системы управления – ее неинституциональность. «Основным элементом, „актором“ администрации является не „институт“, а всякого рода „чрезвычайные комиссии“». Институты, будучи конституционно узаконены, осуществляют правильное управление; чрезвычайные комиссии создаются тогда, когда задачи управления не решаются посредством институтов. Конституционно они не существуют и часто выходят за пределы права. «Русская Власть не может допустить становления „правильной“ институциональной системы. Такая система была бы вызовом Власти, ограничивала бы ее, ставила под вопрос ее доминирующее положение». Власть и институты в России – «взаимоисключающие феномены». Глубоко неслучайно, что в РФ «самостоятельного правительства тоже нет. „Силовые“ министерства (и МИД) напрямую подчинены президенту, остальные – под контролем Администрации». Нет и самостоятельной «партии власти», она напрямую управляется из АП и лишь называет себя «правящей». Вообще, русская Власть периодически пытается преобразовать общество по своему образу и подобию и для этого создает специальные «внесистемные» организации: опричнину, петровскую гвардию, партию большевиков… Эти организации несут новые, альтернативные обществу мировоззренческие ценности. Их задача – спасти гибнущую, неадекватную обстоятельствам форму Власти через решительные перемены и в ней самой, и в обществе.

Нынешний этап развития «Русской Системы» Пивоваров считает третьим после самодержавного и советского. Сегодня «население уже не является Популяцией по преимуществу. И власть вынуждена с этим считаться». Большая доля русского народа «вышла за пределы социального пространства, превратилась в асоциалов. Она находится вне зон права, общественного контроля», социальных норм, табу и др. Такое общество не может не быть конфликтным,