Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

хотя и совершенно иная, чем в демократических странах, в том числе и во всех постсоветских посткоммунистических». А значит, надо понять ключевые характеристики постсоветских политий. Для Фурмана главное то, что «это не система, основанная на единых „правилах игры“… а система, при которой власть побеждает всегда, а „правила игры“, напротив, могут меняться по желанию этого постоянного „победителя“. Демократические и правовые нормы и институты в ней играют роль „декорации“, камуфляжа», скрывая вполне авторитарную организацию власти. Однако в отсутствие династического или военного основания легитимности «демократический камуфляж в этой системе является необходимым, имманентным ей элементом». «Ядро системы-личная власть „безальтернативных“ президентов, правящих, сколько хотят (обычно они хотят править до своей смерти) и передающих власть кому пожелают». Такие системы не имеют специфического самоназвания, но на Западе их принято называть «имитационными демократиями». Это определение сближает их с большинством политий стран «третьего мира», прежде всего-латиноамериканских. Они отличаются и от советско-коммунистической, и от западной демократической системы. Так, главное отличие от советской системы – в «имитационных демократиях» отсутствует тоталитарная догматическая идеология, а значит, и необходимый для ее поддержания тотальный государственный идеологический контроль.

Цикл существования постсоветской политий Фурман разбивает на три фазы: зарождение, развитие и нарастание противоречий, ведущее к «последнему кризису». Описывая «золотой век» системы, то есть момент ее наивысшего развития (его автор относит к 2004–2008 гг.), автор фиксирует такие черты, как устойчивость ее внутреннего и международного положения, экономическое процветание, максимум популярности президента, отсутствие внутренних конкурентов. При этом «колоссальная власть Путина лишь в минимальной мере зиждется на страхе». Наоборот, «народ добровольно идет на выборы и голосует так, как этого хочет президент, альтернативы которому он не представляет, которому он доверяет и которого даже искренне любит». И дело не только в действительных успехах Путина и устранении им любой альтернативы себе, но и в особенностях русской психологии: «страх анархии, безвластия и перемены власти заставляет „любить“ правителя, искать в нем какие-то достоинства… Если общество бессильно перед властью, ему ничего не остается, как ее любить». Но любят его куда больше Ельцина, потому что «именно при Путине страна выходит из страшного трансформационного кризиса 90-х», достигает желанных стабильности и хотя бы минимально необходимого порядка. Устав от долгих бурь и гроз, общество с радостью восприняло сильную власть «безальтернативного» правителя как условие стабилизации. В такой ситуации выстраивание режима личной власти не представляло какой-то титанической задачи и зачастую происходило естественно, «само собой».

Достигнутая в этот момент степень контроля власти над обществом очень велика, но это еще «не мучительный для общества контроль, от которого оно мечтает избавиться». Однако в достигшем зрелости политическом организме неизбежно «начинают действовать силы саморазрушения». Присущие ему глубокие противоречия со временем обостряются и ведут к кризису. Главное противоречие Фурман видит между авторитарным содержанием системы и ее демократической формой. «Система прочна до тех пор, пока это противоречие не осознается». Но эволюция системы ведет к тому, что это противоречие выходит наружу и становится наиболее видным в ходе выборов: они все более вырождаются в фикцию, ритуал. Сначала это не вызывает протеста, хотя сами выборы уже перестают вызывать интерес. Тем самым ослабляется главный инструмент, обеспечивающий власти признание обществом ее легитимности. Другого такого инструмента у системы нет, ведь собственной догматической идеологии, в отличие от советской системы, она не имеет. Процесс делигитимации ускоряется поколенческими сдвигами: во взрослую жизнь приходит все больше людей, не приученных воспринимать имитацию демократии как норму. Таким образом, ритуализация выборов вступает в противоречие с эволюцией общества, все менее склонного обманываться демократическим фасадом власти. Этому способствует постепенная атрофия – по мере усиления власти – обратной связи между ней и обществом. Максимум контроля наверху ведет к максимуму непредсказуемости и бесконтрольности внизу. А возможности власти восстановить этот контроль ослабевают, поскольку социальная мобильность в таком обществе организована по-бюрократически: она выталкивает наверх все более безликих и безропотных людей. Это критически ухудшает качество элиты: она может исполнять приказы, вознаграждая себя коррупцией, но не способна к самостоятельному принятию решений в кризисной ситуации.

Впереди режим ждет кризис, к которому стареющая, склеротичная, застойная система никогда не бывает готова. «Такие кризисы всегда наступают неожиданно. Неожиданно пало самодержавие, неожиданно пал СССР неожиданно происходили цветные революции». Неожиданно-потому что обратная связь уничтожена и поступающие сигналы опасности режим не распознает либо даже игнорирует, в этом проявляется его далеко зашедшая деградация. Маловероятно, что кризис будет связан с выборами – сценарий «цветной революции» предполагает наличие сильной организованной оппозиции, способной отстоять свой успех на выборах против фальсификаций со стороны власти. Ничего подобного в России не просматривается. А значит, повод к кризису, скорее всего, будет другой. Сам же кризис наверняка «будет вновь сопровождаться апелляциями к демократическим принципам» (просто потому что больше не к чему апеллировать). Но вероятность того, что в результате кризиса установится демократия, весьма низка: вероятно, победители вновь, как и в 1991 г., попытаются «закрепиться у власти и не допустить ротаций в будущем». Ведь для победы демократии «нужна не просто победа „демократических сил“, но нужно и наличие сильной и также принимающей демократические „правила игры“ оппозиции». Маловероятно, что нынешняя элита будет всерьез сопротивляться победе «новых демократов», скорее всего, она тут же перебежит на их сторону-а это «будет скорее благоприятствовать восстановлению в новой форме старых порядков». А значит, постсоветская полития, пройдя через кризис, возродится с новыми лицами, но старой сутью.

Григорий Явлинский

Периферийный авторитаризм

Как и куда пришла Россия

М.: Медиум, 2016

Вечный политический неудачник, Григорий Явлинский вместе стем остается интересным экономическим аналитиком. А как показывает его книга «Периферийный авторитаризм» 2016 г., еще и сильным прогнозистом, причем не только в экономической, но и в политической сфере. Читая его работу, вышедшую вскоре после воссоединения Крыма с Россией, находишься под впечатлением, что писалась она уже в ситуации СВО. А значит, взгляд автора улавливает какие-то очень важные закономерности общественного развития, если его прогнозы, в отличие от предсказаний большинства политиков и экономистов, все-таки сбываются! Итак, «периферийный авторитаризм» по Явлинскому есть политическая надстройка над современной российской экономической системой. Это «странная эклектическая система хозяйственных отношений, в которой причудливым образом переплелись элементы недоразвитого классического капитализма; механически перенесенных на его почву институтов… постиндустриального финансового капитализма; пережитков административной и встроенной в нее теневой экономики советского типа; полуфеодальных отношений… наконец, обычного криминала». Разные уклады в этой экономике не соседствуют, а тесно переплетены между собой. Ее регулирует «коктейль из правовых норм, неофициальных „понятий“, административного произвола, криминального насилия… и обширного поля неопределенности». Правила игры здесь так подвижны, что меняются