Реформация - Уильям Джеймс Дюрант

к герцогине Рене в Феррару. Она приняла его так, словно из Мантуи прибыл возрожденный Вергилий; возможно, она знала, что ему нравится связывать свое имя с именем Публия Вергилия Маро. Он больше походил на легкомысленного, влюбленного Овидия или на своего любимого Вийона, чьи стихи он редактировал и чью жизнь пережил. Когда герцог Эрколе II дал понять, что он переполнен протестантами, Клеман отправился в Венецию. До него дошли слухи, что Франциск предложил помилование отрекающимся еретикам; Маро, считая, что парижские дамы стоят мессы, отрекся. Король подарил ему дом и сад, и Клеман старался быть буржуазным джентильомом.

Франсуа Ватабле, преподававший иврит в Королевском колледже, попросил его перевести псалмы на французский язык и изложил их ему слово в слово. Маро переложил тридцать из них в мелодичные стихи и опубликовал их с благоразумным посвящением королю. Они так понравились Франциску, что он подарил специальный экземпляр Карлу V, который на мгновение стал его другом; Карл послал поэту 200 крон (5000 долларов?). Маро перевел еще несколько псалмов и издал их в 1543 году с посвящением своей первой любви, «дамам Франции». Гудимель положил их на музыку, как мы уже видели, и половина Франции стала их петь. Но поскольку Лютеру и Кальвину они тоже понравились, Сорбонна заподозрила их в протестантизме; или, возможно, в испытании успехом Маро забыл о своих ересях. Кампания против него возобновилась. Он бежал в Женеву, но теологический климат там оказался слишком суровым для его здоровья. Он перебрался в Италию и умер в Турине (1544) в возрасте сорока девяти лет, оставив незаконнорожденную дочь на попечение королевы Наваррской.

V. RABELAIS

1. Он сам

Уникальный, неисчерпаемый, скептический, уморительный, ученый и непристойный автор «самых увлекательных и самых прибыльных историй, которые когда-либо рассказывали».23 появился на свет в 1495 году, сын преуспевающего нотариуса из Шинона. Его слишком рано отдали во францисканский монастырь; позже он жаловался, что женщины, которые «носят детей девять месяцев под сердцем… не могут вынести их девять лет… и, просто добавив к их платью элл и срезав не знаю сколько волос с их головы, с помощью определенных слов превращают их в птиц» — то есть постригают их в монахи. Мальчик смирился со своей участью, потому что был склонен к учебе, и, вероятно, как и Эразма, его привлекли книги в монастырской библиотеке. Он нашел там еще двух или трех монахов, которые хотели изучать греческий язык и были в восторге от огромного античного мира, который открывала ученость. Франсуа добился таких успехов, что получил похвальное письмо от самого Буде. Казалось, дела идут хорошо, и в 1520 году будущий сомнолог был рукоположен в священники. Но некоторые монахи постарше учуяли ересь в филологии; они обвинили молодых эллинистов в том, что те покупают книги на гонорары, полученные за проповеди, вместо того чтобы отдавать деньги в общую казну. Рабле и еще одного монаха посадили в одиночную камеру и лишили книг, которые были для них половиной жизни. Буде, узнав об этой неприятности, обратился к Франциску I, который приказал восстановить ученых в свободе и привилегиях. Дальнейшие ходатайства принесли папский рескрипт, разрешающий Рабле сменить монашеское подданство и место жительства; он покинул францисканцев и перешел в бенедиктинский дом в Мейлезе (1524). Там епископ, Жоффруа д’Эстиссак, так увлекся им, что договорился с аббатом о том, что Рабле будет позволено отправиться для обучения туда, куда он пожелает. Рабле уехал и забыл вернуться.

После отбора в несколько университетов он поступил в медицинскую школу в Монпелье (1530). Должно быть, у него было какое-то предварительное образование, поскольку в 1531 году он получил степень бакалавра медицины. По неизвестным причинам он не стал получать докторскую степень, а возобновил свои скитания, пока в 1532 году не поселился в Лионе. Как и Серветус, он совмещал медицинскую практику с научными занятиями. Он служил помощником печатника Себастьяна Грифиуса, отредактировал несколько греческих текстов, перевел на латынь «Афоризмы Гиппократа» и охотно влился в гуманистический поток, бурливший тогда в Лионе. 30 ноября 1532 года он отправил копию Иосифа Эразму с письмом, в котором выражались восторги, странные для тридцатисемилетнего человека, но характерные для того восторженного возраста:

Жорж д’Арманьяк…. недавно прислал мне «Историю» Флавия Иосифа…. и попросил… переслать ее вам….. Я охотно воспользовался этой возможностью, о человечнейший из отцов, чтобы доказать тебе благодарностью мое глубокое уважение к тебе и сыновнюю почтительность. Мой отец, сказал я? Я должен называть вас матерью, если вы позволите. Все, что мы знаем о матерях, которые питают плод своего чрева, еще не видя его, еще не зная, каким он будет, которые защищают его, укрывают от непогоды воздуха, — все это вы сделали для меня, для меня, чье лицо было вам неизвестно, а неясное имя не могло произвести на вас впечатления. Вы воспитали меня, вы вскормили меня у целомудренных грудей вашего божественного знания; всем, что я есть, всем, чего я стою, я обязан только вам. Если бы я не опубликовал это вслух, я был бы самым неблагодарным из людей. Еще раз приветствую вас, возлюбленный отец, честь вашей страны, опора букв, непобедимый поборник истины.24

В том же ноябре 1532 года Рабле становится врачом в лионской больнице Hôtel-Dieu, с жалованьем в сорок ливров (1000 долларов?) в год. Но мы не должны думать о нем как о типичном ученом или враче. Действительно, его знания были разнообразны и огромны. Как и Шекспир, он, похоже, обладал профессиональными знаниями в дюжине областей — юриспруденции, медицине, литературе, теологии, кулинарии, истории, ботанике, астрономии, мифологии. Он ссылается на сотню классических легенд, цитирует полсотни классических авторов; иногда он дилетантски демонстрирует свою эрудицию. Он был так занят жизнью, что у него не было времени добиваться скрупулезной точности в своей учености; издания, которые он подготовил, не были образцами тщательной детализации. Быть преданным гуманистом, как Эразм или Буде, было не в его характере; он любил жизнь больше, чем книги. Он предстает перед нами как выдающийся человек, высокий и статный, обладатель обширных знаний, свет и огонь в разговоре.25 Он не был любителем выпить, как ошибочно полагает старая традиция на основании его приветствий любителям выпить и воспевания вина; напротив, за исключением одного маленького ублюдка26 — который