Руссо и Революция. История цивилизации во Франции, Англии и Германии от 1756 г. до 1756 г. и в остальной Европе от 1715 г. до 1789 г. - Уильям Джеймс Дюрант

Друри-Лейн с Джеймсом Лэйси: Лейси занимался делами, Гаррик выбирал пьесы и актеров и руководил репетициями. За двадцать девять лет работы в качестве управляющего он поставил семьдесят пять различных пьес, одну написал сам (в сотрудничестве с Джорджем Колманом), пересмотрел двадцать четыре драмы Шекспира, сочинил огромное количество прологов, эпилогов и фарсов, а также писал для прессы анонимные статьи, рекламируя и восхваляя свою работу. Он ценил деньги и подбирал пьесы так, чтобы они приносили наибольшее счастье наибольшему количеству зрителей. Он любил аплодисменты, как и положено актерам и писателям, и выстраивал роли так, чтобы получить большую их часть. Актеры считали его тираном и скупердяем и жаловались, что он недоплачивает им, в то время как сам богатеет. Он установил порядок и дисциплину среди ревнивых и сверхчувствительных людей, каждый из которых был на грани гениальности или задумчив. Они ворчали, но были рады остаться, потому что ни одна другая компания не выдерживала так хорошо ветра фортуны и приливы и отливы вкуса.

В 1749 году Гаррик женился на Еве Марии Вайгель, венской танцовщице, приехавшей в Англию под именем "мадемуазель Виолетта" и заслужившей похвалу за свои выступления в оперных балетах. Она была и оставалась набожной католичкой; Гаррик с улыбкой относился к ее вере в историю о святой Урсуле и одиннадцати тысячах девственниц,78 Но он уважал ее веру, поскольку она жила в соответствии с ее моральным кодексом. Своей преданностью она многое сделала, чтобы облегчить жизнь актера-менеджера. Он щедро одаривал ее своим богатством, возил в континентальные турне и купил для нее дорогой дом в деревне Хэмптон. Там, а также в своем лондонском доме на Адельфи-террас, он устраивал роскошные развлечения, и многие лорды и знатные иностранцы были счастливы быть его гостями. Там он резвился с Фанни Берни и приютил Ханну Мор.

В 1763 году он отказался от актерской игры, за исключением особых случаев. "Теперь, - сказал он, - я сяду и буду читать Шекспира".79 В 1768 году он предложил, спланировал и проконтролировал проведение первого Шекспировского фестиваля в Стратфорде-на-Эйвоне. Он продолжал управлять "Друри-Лейн", но ссоры и ссоры актеров все сильнее действовали на его стареющие нервы. В начале 1776 года он продал свою долю в партнерстве Ричарду Бринсли Шеридану, а 7 марта объявил, что скоро уйдет на пенсию. В течение трех месяцев после этого он давал прощальные представления своих любимых ролей и наслаждался такой чередой триумфов, какой не знал, пожалуй, ни один актер в истории. Его уход со сцены вызвал в Лондоне столько же разговоров, сколько и война с Америкой. 10 июня 1776 года он завершил свою театральную карьеру бенефисом в пользу Фонда обветшавших актеров.

Он прожил еще три года. Он умер 20 января 1779 года в возрасте шестидесяти двух лет. 1 февраля его труп был доставлен в Вестминстерское аббатство представителями высшей британской знати и положен в Уголке поэтов у подножия памятника Шекспиру.

VI. ЛОНДОН

Первый взгляд Джонсона на Лондон (1737) был благодетельным ужасом:

Здесь злоба, насилие, случай, заговор,

И то сброд бушует, то пожар;

Их засада здесь неумолимых грубиянов,

И здесь падший адвокат рыщет за добычей;

Здесь падающие дома гремят на голову,

И здесь женщина-атеист говорит с вами насмерть.*80

Разумеется, это были лишь некоторые аспекты Лондона, выбранные для того, чтобы подпитать ярость неуместной молодежи. Три года спустя Джонсон описал Лондон как "город, славящийся богатством, торговлей и изобилием, а также всеми прочими видами вежливости и учтивости, но изобилующий такими кучами грязи, на которые дикарь смотрел бы с изумлением".81 В то время городские власти возлагали уборку улиц на горожан, которым предписывалось содержать в порядке тротуар или землю перед своим домом. В 1762 году Вестминстерские законы о мостовых предусматривали муниципальную уборку улиц, вывоз мусора, мощение и ремонт главных магистралей, а также создание подземной канализационной системы; вскоре их примеру последовали и другие районы Лондона. Надземные тротуары защищали пешеходов, а водостоки осушали улицы. Новые улицы были проложены по прямым линиям, дома строились более долговечными, а почтенный мегаполис источал более благородный запах.

В городе не было государственной пожарной службы, но страховые компании содержали частные бригады, чтобы ограничить свои убытки. Угольная пыль и туман иногда объединялись, покрывая город такой плотной пеленой, что невозможно было отличить друга от врага. Когда небо было видно, некоторые улицы пестрели разноцветными магазинами. На Стрэнде самые большие и богатые магазины Европы выставляли за своими витринами товары половины мира. Неподалеку располагались тысячи магазинов ста ремесел, тут и там стояли гончарные, стекольные, кузнечные, пивоваренные заводы. Шум ремесленников и торговцев, карет и лошадей, лоточников и уличных певцов дополнял шум и ощущение жизни. Если же хотелось более спокойной обстановки и чистого воздуха, можно было прогуляться по Сент-Джеймсскому парку или понаблюдать за очаровательными дамами, размахивающими пышными юбками и демонстрирующими шелковые туфли на Молле. Утром можно было купить свежее молоко у служанок, которые доили коров на зеленой дорожке парка. Вечером, подобно Босуэллу, можно было побродить в поисках filie de joie или дождаться ночи, чтобы замолить множество грехов. Дальше на запад можно было покататься верхом или на машине в Гайд-парке. Там же находились великие курорты развлечений: Воксхолл с его разноцветной толпой, акрами садов и аллей, и Ранелаг с его просторной многоярусной Ротондой, где Моцарт выступал в восьмилетнем возрасте.

У бедняков были пивные, у среднего и высшего классов - клубы, а таверны были для всех. Здесь были и "Кабанья голова", и "Митра", где ужинал Великий Шам, и "Глобус", любимый Голдсмитом, и "Таверна дьявола", в которой собирались знаменитости от Джонсона до Джонсона. Существовало две "Головы турка" - одна кофейня на Стрэнде, другая - таверна на Джеррард-стрит, ставшая домом для "Клуба". В таверны приходили как женщины, так и мужчины, и некоторые из них продавались. В таких клубах, как White's или Almack's (ставший Brooks's), обеспеченные люди могли пить и играть в азартные игры в уединении. А еще были театры, со всем азартом конкуренции и сиянием звезд.

Рядом с театрами располагались публичные дома. Проповедники жаловались, что "на упомянутые спектакли и интермедии обычно приходит множество подлых, праздных и беспорядочных людей, а после окончания представления они отправляются в публичные дома".82 Почти все классы, которые могли себе это позволить, покровительствовали проституткам и соглашались с тем, что эта привычка неизбежна при современном уровне развития мужчин. Были и цветные куртизанки, которые привлекали клиентов даже из знати; Босвелл описывает лорда Пемброка как изможденного после ночи в "черном публичном доме".83