«Белое дело». Генерал Корнилов - Генрих Зиновьевич Иоффе

Между тем обстановка в Могилеве произвела на В. Львова весьма тревожное впечатление. В гостинице «Париж» мест не оказалось, и Добрынскпй поместил Львова у своего знакомого, есаула И. Родионова — члена Главного комитета «Союза офицеров». То ли есаул был «под градусом», то ли не считал нужным скрывать своих истинных чувств, но в беседе с Львовым он будто бы прямо говорил, что офицерство в Ставке ненавидит Керенского и, окажись он здесь, его немедленно повесят. Под впечатлением этого ночного разговора в гостинице взволнованный В. Львов наутро явился к Корнилову.

Переговоры В. Львова с Корниловым затуманены следственными показаниями и мемуарами точно так же, если не больше, как и переговоры В. Львова с Керенским. На них тоже лежит отпечаток последующих попыток самооправдания, стремления предстать в «нужном свете» перед следствием и историей. И все-таки суть их можно установить. На заявление В. Львова о том, что он прибыл от Керенского с целью выяснения той «конструкции власти», которая нашла бы поддержку Верховного главнокомандующего, Корнилов ответил (по его собственному показанию), что «единственным исходом из тяжелого положения страны является немедленное установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении». Правда, Корнилов добавил, что он лично не стремится к власти и не исключает диктатуру даже во главе с Керенским. Главное — это создание «твердой власти», кладущей конец «анархии» как на фронте, так и в тылу. Львову было также сказано, что в случае «беспорядков», которые могут произойти в Петрограде при введении там военного положения, Керенскому и Савинкову может угрожать опасность, почему Корнилов приглашает их в Ставку, где можно спокойно и окончательно обсудить все вопросы.

Сопоставляя переговоры Корнилова с Савинковым и Корнилова с В. Львовым, отчетливо видишь: несмотря на то что их разделяют какие-то часы, может быть, сутки, требования Корнилова в переговорах с В. Львовым значительно радикальнее и категоричнее. В переговорах с Савинковым речь шла о совместных действиях с правительством, о поддержке правительства Ставкой на вполне определенных условиях; в переговорах же с Львовым вопрос был поставлен о введении повой, диктаторской власти, причем, поскольку для его обсуждения Керенский и Савинков приглашались в Ставку, совершенно ясно было, кто именно в этом случае сыграет первую скрипку.

Днем 25 августа В. Львов уезжал из Могилева. Его провожал Завойко, которых! настойчиво внушал ему то главное, что он должен передать в Петрограде: отставка министров, диктаторская власть, приезд Керенского и Савинкова в Ставку для выработки окончательного соглашения.

Примерно тогда же, когда В. Львов, взволнованный от переполнявших его полученных в Ставке сведений и впечатлений, собирался покинуть Могилев, в Петрограде Савинков докладывал Керенскому о своей поездке и ее итогах. Он оценивал свою миссию как немалый политический и дипломатический успех и, хотя не скрывал, что общее настроение в Ставке «напряженное», выражал уверенность, что после прохождения в правительстве «корниловской программы» и осуществления мор, согласованных в Ставке, политическая стабилизация будет наконец достигнута. Савинков имел все основания рассчитывать на полное удовлетворение Керенского, но, к своему удивлению, столкнулся с другим. Керенский, который только несколько дней тому назад как будто бы выражал готовность осуществить меры, намеченные в «записке» Корнилова, а теперь после возвращения Савинкова получил твердое заверение в том, что Ставка обеспечит ему полную поддержку, вдруг снова заколебался. Получил ли он в отсутствие Савинкова какую-либо новую тревожную информацию, усиливавшую его давние подозрения? Насторожило ли его замечание Савинкова о «напряженном» настроении в Ставке? Трудно сказать. Скорее всего, Керенский все отчетливее осознавал, что наметившийся альянс с Корниловым, Ставкой и теми, кто шел за ними, в конце концов может обернуться для него политическим провалом. Опубликование корниловских «законов» наверняка привело бы к потере им своего авторитета в рядах революционной демократии, а возможно, и к новому выступлению масс. Но если бы с помощью корниловских войск, шедших к Петрограду, и удалось провести эти «законы» в жизнь, это означало бы резкое усиление позиции Корнилова, поскольку стало бы ясно, что он, Керенский, уступил давлению правого лагеря. По существу, Керенский оказался в положении человека, обязанного сделать выбор из двух путей, ни один из которых не сулил ему ничего хорошего. Устранить Корнилова и Савинкова? Это означало оттолкнуть от себя весь правый, прокорниловскпй лагерь. Пойти с Корниловым? Значит, порвать с «революционной демократией»?

Издергавшийся Керенский мучительно, лихорадочно искал «спасительного» решения. В этот момент, днем 26 августа, к нему второй раз и явился В. Львов, только что прибывший из Могилева. Этот визит, вернее то, что сообщил В. Львов, и толкнуло Керенского на шаг, который в тот момент казался ему выходом из безвыходного положения.

На вопрос Керенского, пришел ли В. Львов по тому же делу, что и четыре дня тому назад, он ответил: «Нет, теперь все по-другому, обстановка изменилась». Далее Львов сообщил, что привез «формальное предложение» Корнилова, содержание которого сводится к следующему. Генерал Корнилов предлагает: объявить Петроград на военном положении; уйти всем министрам в отставку; передать всю власть — военную и гражданскую — Верховному главнокомандующему, который и составит новый кабинет министров. Кроме того, Львов передал Керенскому приглашение Корнилова приехать вместе с Савинковым в Ставку, добавив от себя, что этого делать не следует, так как в Могилеве Керенский будет арестован или даже убит. Без сомнения, все это в целом было сенсационной информацией!

Если сопоставить корниловские «предложения», по просьбе Керенского изложенные В. Львовым на бумаге, с тем, о чем Львов действительно говорил с Корниловым в Ставке, расхождение бросится в глаза. Да, Корнилов, как мы помним, вел речь о необходимости диктаторской власти, но не выражал это в категорической форме и не ставил вопроса о том, чтобы эта власть была передана именно ему (хотя, конечно, не мог не понимать, что в случае согласия Керенского самим «ходом вещей», скорее всего, получит ее).

Почему же В. Львов столь произвольно сформулировал «предложения» Корнилова? Строго говоря, то, что говорил Корнилов Львову во время их встречи в Ставке, давало некоторые основания для истолкования сказанного им в том духе, в каком это преподнес Керенскому Львов, тем более если принять во внимание сумбурное, возбужденное состояние, в котором пребывал Львов. Укрепить его в таком толковании могла и последующая встреча там, в Могилеве, с Завойко, который, как мы знаем, по отношению к Керенскому был настроен экстремистски. Не исключено, что именно нахрапистый Завойко и некоторые другие лица, с которыми Львову довелось говорить там, в Ставке, индуцировали в его закружившуюся голову те три четких пункта корниловских требований, которые Керенский потом квалифицировал как ультиматум.

Так или