Похвала добродетели - Эльдар Бертович Гуртуев

— Аскер, не торопись! Османкул сейчас занят телятами!

— Хорошую таблетку выдал тебе фельдшер!

Веселились все. Все, кроме меня. Нет, Аскер этого так не оставит. Иначе, какой же он мужчина? Я ждал новых козней. И готовился к отражению новых атак.

Прошло много дней. Аскер почему-то ничего не предпринимал. Наоборот, стал со мной приветливым, улыбался еще издали, при встрече протягивал руку. Но я знал: нет, не к добру все эти любезности.

* * *

Как-то утром, когда я заканчивал делать школьникам профилактические прививки, в окно медпункта заглянула Сайра:

— Знаешь, завтра у нас будут состязания. Придешь?

— Обязательно приду, Сайра-бюбо. Непременно приду. Постой! Постой! А что за состязания? Кто с кем собирается состязаться? — Но Сайра уже упорхнула.

На традиционные весенние состязания собралось все селение. Аксакалы уже сидели на своих особых местах, а парни готовили лошадей к скачкам.

— Эй, фельдшер, подойди ко мне, дорогой! — крикнул старый Жекшенбай. — Сядь со мной рядом.

Не воспользоваться лестным предложением аксакала было бы чудовищной бестактностью. Я не заставил себя упрашивать.

— Как тебе нравится во-он тот гнедой? — спросил старик.

— Что ж, ничего... Вроде бы... э‑э... вполне. Да. Очень. Только тяжеловат немного. Как будто. А так ничего, — постарался я дать ответ повразумительней. (Не знаю, какая физиономия была у меня, когда я говорил, но в паузах, во время многоточий, ручаюсь, у меня был вид настоящего знатока.)

— Слыхали?! — вдруг обрадовался Жекшенбай. — Нет, вы слыхали? Свежий человек говорит. Кавказский человек говорит. И я вам говорил, что гнедой Османкула утратил былую легкость, а вы не верили! Разве место такому коню на скачках? Псу под хвост, а не на скачки.

Старики с любопытством покосились в мою сторону. Спорить не стали. Ну, так-то мне легче.

Я совсем уж было успокоился, но вдруг увидел Аскера. Мда... начинается. Он подошел к нам, дружески похлопал меня по плечу и добродушно сказал, обращаясь к аксакалам:

— Они, кавказцы, конечно, отличные знатоки лошадей. Жаль только, нам еще ни разу не приходилось видеть, как они замечательно держатся в седле.

Вот это удар! Удар из-за угла, удар в спину! Здорово ты, Аскер, подстерег меня...

— Так пусть нам фельдшер покажет, как владеют конем его соотечественники, — оживился Жекшенбай.

— Пусть! Пусть покажет, — дружно загалдели другие старики.

В горле у меня стало сухо, пульс то и дело сбивался с ритма, между лопаток появилось ощущение холода. На коня я сроду не садился! Даже к уздечке не притрагивался. Да и скачки видел только в кино. Наездник из меня, прямо скажем, не экстракласс. Вот если б мотоцикл...

— Нет, — твердо сказал я. — Пожалуй, не стоит.

— Скромность — это хорошо, — настаивал аксакал, — но ты все же покажи свое искусство. А мы с удовольствием полюбуемся.

Аскер тем временем подвел ко мне того самого гнедого толстяка, о котором я уже высказывал свое авторитетное мнение (дернул же черт за язык!). Все. Погиб. Деваться некуда. Разве от этого настырного старика Жекшенбая отделаешься!

— Садись, — сказали мне.

Я вспомнил один трудный случай из своей биографии. Мне приходилось сдавать экзамен по анатомии, когда я знал только нечетные билеты.

Трудный был случай, но все кончилось благополучно. Сейчас было труднее. Я не знал ни одного четного и ни одного нечетного билета... А ладно! В конце концов никто еще не рождался в седле! Может, сойдет и на этот раз? Что тут вообще страшного? Подумаешь, проехаться верхом! Я подошел к гнедому. Тронул его волосатую морду. Конь вздрогнул, и я тоже. Бестия, думаю, будто знает, с кем имеет дело. У‑у, зверь! Я сделал, как тогда Аскер, глубокий вдох-выдох и сунул правую ногу в стремя. Оттолкнулся — и в седло. Но ступня выскользнула из стремени, и я повис, лежа поперек седла, как хурджун[8]. А гнедой «взял с места в карьер» (теперь я понял смысл этого выражения) и понес. На полном скаку, карабкаясь изо всех сил, я ухитрился сесть. Но, как тут же выяснилось, допустил какую-то техническую ошибку и оказался затылком к гриве, а лицом, соответственно, к хвосту. Мои пальцы вцепились в деревянные детали киргизского седла, и я сразу понял: пальцы скорее сами оторвутся, чем выпустят эти проклятые деревяшки.

А гнедой мчался по зеленому полю, как ошалелый. А со стороны зрителей неслись восторженные возгласы такого примерно содержания:

— Ай да джигит! Вы только посмотрите на него!

— Ну и кавказец!

— Вот молодец! Молоде-е-ец!

— Настоящий циркач! Задом наперед едет!

— Артист!!

Больше всех кричал Жекшенбай, который в недобрый час подозвал меня к себе:

— Молодец! Вот порадовал! Я знал, на что способны кавказские джигиты! Помню, во Фрунзе циркачи приезжали. Осетины, кажется! Точно так же мчались!

А конь мой несся по кругу с сумасшедшей скоростью. Будто шайтан в него вселился! Я сросся с седлом намертво. Пятки мои готовы были продавить потные бока этого зверя, а пальцы... о пальцах я, кажется, говорил.

Вдруг мой бешеный скакун, выносливый, как машина, подлетел к гудевшей толпе, и, сбросив скорость с четвертой на первую, начал выделывать совсем уж безобразные шутки. Он резко вскидывал вверх то задние, то передние конечности и нахально хлестал меня по лицу своим длинным, давно не стриженным хвостом.

Неизбежное все-таки случилось. Неизбежное, как смена дня ночью. Я описал крутую дугу над головой этой взбунтовавшейся скотины и... в точном соответствии с законом Ньютона опустился на зеленую травку.

Взрыв смеха был оглушительным. Смеялся, конечно, не я. Смеялись все остальные, а громче всех Аскер. Он был счастлив. Его победа была бесспорной. Молчали только старики. Они считали, что грех смеяться над чужой бедой. Да и разве это была беда? Нет, что там! Катастрофа! Кошмарная трагедия!!! С шумом и грохотом рушились блестящий престиж, непререкаемый авторитет и ослепительная слава живого лермонтовского героя. Доблестный внук знаменитого Хаджи-Абрека прекратил свое легендарное существование.

* * *

В середине весны для меня наступила серая тоскливая осень. И решил я как следует оседлать медицинскую профессию. Работа, работа, работа. В конце концов эта работа меня