Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел

парламента. В письме лорду Фредерику Норту, премьер-министру правительства Его Величества, король заявил, что «правительства Новой Англии находятся в состоянии мятежа» и «удары должны решить, должны ли они быть подчинены этой стране или независимы». Двенадцать дней спустя король Георг публично заявил, что Массачусетс проявляет «самый дерзкий дух сопротивления и неповиновения закону», и объявил о своей «твердой и непоколебимой решимости противостоять любым попыткам ослабить или ослабить верховную власть этого законодательного органа над всеми доминионами моей короны».

Король Георг, на самом деле, возможно, немного опередил свое правительство, потому что три месяца прошло три месяца прежде чем парламент официально. В феврале 1775 г. парламент объявил Массачусетс мятежным штатом. В качестве наказания был принят закон об ограничении доступа в Новую Англию, который блокировал доступ американцев к берегам Северной Атлантики и ограничивал внешнюю торговлю. Первоначально эта политика распространялась только на Массачусетс, но впоследствии была распространена на сочувствующие колонии Мэриленд, Нью-Джерси, Пенсильванию, Южную Каролину и Виргинию.

Через несколько месяцев, 23 августа 1775 г., король официально заявил, что колонии «перешли к открытому и явному восстанию»; еще через два месяца, выступая в парламенте, он сообщил депутатам, что это восстание «явно ведется с целью создания независимой империи». В ответ на это (как будто их нужно было как-то подталкивать) парламент принял «Запретительный акт», который блокировал всю торговлю с американскими колониями «на время нынешнего восстания». Кроме того, все американцы должны были лишиться защиты короля, а все их суда и грузы должны были рассматриваться как «корабли и имущество открытых врагов». Американские моряки также подлежали принудительной службе в королевском флоте, где, как не могли не заметить колонисты, они могли быть вынуждены сражаться против собственного народа.

16 октября капитан британского флота объявил жителям Портленда (тогда Фалмут), штат Мэн, что они мятежники, и дал им два часа на то, чтобы покинуть свои дома. На следующий день он подверг город бомбардировке. 7 ноября королевский губернатор Виргинии предложил эмансипацию тем рабам, которые присоединятся к британской армии для подавления своих хозяев. По словам Меррилла Дженсен, это обращение убедило больше виргинцев порвать с материнским государством, «чем все акты парламента с момента основания колоний». В конце ноября Джефферсон в частном порядке сетовал, что считает «огромным несчастьем для всей империи иметь короля с таким нравом в такое время. Нам говорят, и все подтверждает это, что он — самый злейший наш враг». Во всех этих заявлениях, политике и действиях британцы неуклонно превращали «бунтарей», настаивавших на своих правах англичан, в «революционеров», для реализации которых не оставалось ничего другого, кроме независимости. Примечательно, что англичане были готовы обвинить колонистов в стремлении к независимости, в то время как сами колонисты, как в общении друг с другом, так и в своих публичных заявлениях, открыто отрицали наличие у них такой цели.

Американцы неправильно поняли британцев, по крайней мере, в трех отношениях. Во-первых, как уже отмечалось, англичане неоднократно и категорически отвергали утверждения колонистов о том, что парламент не имеет конституционного права управлять американскими делами. Хотя парламент время от времени отступал от политики, которая не «работала» (в разных смыслах этого слова), он никогда не проявлял колебаний в отношении утверждения своей власти. Во-вторых, король относился к реализации этих полномочий с еще большим энтузиазмом, чем парламент. Таким образом, никогда не существовало реальной возможности того, что корона может вмешаться в дела колоний. Наконец, американцы постоянно неверно интерпретировали состояние английской конституции применительно к внутренним делам метрополии. Как в результате Славной революции 1688 г. парламент приступил к реализации конституционной программы, согласно которой его власть должна была стать первостепенной — и уже в значительной степени стала таковой — в британской политической системе. Обращения американцев к заступничеству короны в колониальных делах вызывали глубокие опасения, что это новое и развивающееся положение дел в стране может быть нарушено, в частности, путем ограничения власти парламента в колониях и, как побочный продукт, предоставления короне значительного и неограниченного источника доходов.

По словам Полин Майер, британским политическим лидерам казалось, что американцы хотят «прыгнуть не в будущее, а назад, к королевскому абсолютизму». Иными словами, автономия управления, которой добивались колонии путем утверждения королевской прерогативы, в глазах британцев серьезно подорвала бы ту же самую, с таким трудом завоеванную автономию, которой добивалась Палата общин. С одной стороны Атлантики, американцы представляли себя более английскими по своей политике и идеологическим принципам, чем сами англичане. С другой стороны, англичане считали колонистов в лучшем случае просто безмозглыми простолюдинами, а в худшем — неотесанными негодяями. В таких условиях американцы настаивали на своих английских правах, как ни парадоксально, но это неумолимо вытесняло их из той самой страны, в которой эти права были созданы.

Англичане, в свою очередь, неправильно поняли американцев. С одной стороны, они переоценили численность лоялистской общины в колониях. На самом деле в колониях было немало тех, кто горячо поддерживал имперскую политику и тесно отождествлял себя с метрополией. Хотя в их ряды входили те, кто занимал государственные должности или имел личные связи с людьми, проживавшими в Великобритании, другие колонисты настолько сильно идентифицировали себя со статусом англичан в соответствии с неписаной конституцией, что не могли себе представить, как они откажутся от верности самому совершенному правительству, когда-либо созданному человеком. Такая идентичность сильно укрепилась во время франко-индийской войны, которая завершилась победой, взаимно отмеченной англичанами и американцами при подписании Парижского договора в 1763 году. С момента заключения мира до начала революционных событий в Массачусетсе прошло всего двенадцать лет, и некоторые американцы просто не смогли за столь короткий срок изменить свою идентичность, подданство и дальнейшую судьбу.

Однако численность лоялистской общины была не столь велика и не столь влиятельна, как предполагали британские чиновники. Большая часть информации о состоянии колониальной политики поступала от лоялистов, служивших правительству, и эти лоялисты оказались между молотом (необходимостью объяснять своему начальству в Лондоне, почему они не справляются с поддержанием общественного порядка) и наковальней (не менее насущной необходимостью уговаривать американцев принять политику, которая, по мнению колонистов, была несправедливой и деспотичной). Проще всего было договориться между этими двумя императивами: с одной стороны, охарактеризовать непокорных колонистов как толпу без принципов, а с другой — слабо применять силу, но такой путь в долгосрочной перспективе мог привести лишь к еще более неприемлемому сочетанию более жесткой политики Лондона и растущего презрения колониальных властей к сути и принципам имперской политики.

Континентальный конгресс часто называют неудачником, институтом, который был фатально проклят, внутри — правилами и процедурами, препятствовавшими возможности решительных действий, а снаружи — практически полным