Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

— А мальца?

— Берешь и выносишь. За ребенка его родители такой выкуп дадут, нам с тобой на три жизни вперед хватит.

— А чего сам не взялся?

Но ворчал Сивый больше по вредности натуры. И сам он отлично понимал, иные дела в одиночку не сделаешь. Михайла и так его хорошо принял, обогрел, накормил, денег на жилье — и то дал. И дело предложил, на которое Сивый согласился с охотой. Пообтесала ему жизнь бока, понял он, что не бывает в жизни дармовых денег, а вот когда их за работу какую предлагают — подвоха не будет.

Михайла, когда о деле заговорил, таить не стал, рассказал честно, хоть он и принят у царевича, так не у царя же! Сколько там Федька ему отжалеть может? Ну, кошель серебра. И то не каждый же день?

Вот и оно-то, не слишком царевич к своим слугам щедр, у него и самого не так, чтобы денег много. А хочется. И побольше хочется… может, договорятся они с Сивым?

К примеру, на пару ребенка похитят, а потом, пока Сивый с малявкой побудет, Михайла письмо подкинет, да выкуп заплатить убедит? В одиночку такое не сделаешь, а вот когда двое их будет — можно попробовать.

Опять же, если по дороге побрякушки какие попадутся, можно и их в карман пригрести.

Помощник надобен. Когда Сивый согласится, Михайла и дом покажет, и подождет, и для младенца что надобно приготовит, и прочее разное.

Сивый и спорить не стал. Михайла, конечно, дрянь скользкая, но ведь попадись Сивый — он и дружка за собой потянет. Невыгодно ему подлость устраивать.

— Идешь? Или поехали отсюда?

— Иду… — согласился Сивый.

Доску в заборе отодвинуть — секунда малая, вот и на подворье он уже, у Заболоцких. Вперед смотрел, о деле думал, и не видел, не чуял, каким взглядом его Михайла провожает.

Жестоким, расчетливым… он-то уже своего компаньона три раза списал.

* * *

У Михайлы все просто было.

Не любит его боярышня? Так надобно, чтоб полюбила, а коли добром не желает, так он ей в том поможет. А для того себе ответим, кого бабы любят?

Правильно.

Спасителей любят. Героев любят.

Вот, спас он подворье, Устинья сказала, что обязана ему будет. А как он племянницу ее спасет, небось, вдвойне порадуется?

К примеру, решил тать ребенка похитить, да по дороге на Михайлу натолкнулся. Может, и ранил даже его в драке жестокой, тут как получится. А Михайла татя убил, ребенка спас, назад принес, весь в крови, шатаясь от усталости и ран, почти как в сказках для девиц чувствительных.

Вот и еще повод для боярышни благодарной быть.

И для брата ее.

Да, для брата.

Любит его Устинья, прислушивается. Михайла сам видел, как она жену братца поддерживала, как помогала, как с мелкой пакостью нянчилась… не любил Михайла детей.

Вообще.

Зато Устинья любит? Вот и ладненько.

Никуда ты от меня, боярышня, не денешься. Сейчас героизм оценишь, душу мою добрую, сердце любящее, а потом и на Федора вблизи налюбуешься… и когда предложу я тебе еще раз бежать, небось, не откажешься. На шею кинешься.

Не мытьем, так катаньем, добьюсь я своего.

Михайла уверенно шел к своей цели.

* * *

Рудольфус Истерман царскому вызову не то, чтобы сильно удивлен был, всякое бывало. Другое дело, что не ждал он от царя ничего хорошего и приятного.

Не любил его Борис никогда.

Вот ведь как складывается жизнь, кто нужен, тот от тебя и шарахаться будет. Федор — тот за Руди хвостиком таскался, в глаза заглядывал, из рук ел, а вот Борис — и мальчишкой-то был, а Руди терпеть не мог, глазами сверкал зло — и молчал.

Отец его, государь Иоанн Иоаннович, с Рудольфусом дружил, а вот Борис… какая там дружба? Смог бы — под лед спустил бы Рудольфуса, не пожалел и не задумался.

Памятны Руди были и уж за шиворотом, и гусеницы в сапогах, а уж про остальное… изводил его Борис, как только мальчишке вольно было. И пожаловаться нельзя было, хитер паршивец, следов не оставлял. За уши выдрать?

Так это надобно, чтобы он еще на месте преступления попался, чтобы свидетели были, государь чтобы видел и тоже ругался, а Борис же не попадается! Как есть — паршивец!

А чего он сейчас Руди позвал? Да кто ж его знает?

Когда Борис на трон сел, Руди уж вовсе боялся опалы да высылки, но Борис его удивил. Махнул рукой, да и не тронул. А может, забыл, или не до того было.

Неужто сейчас время настало с Россой распрощаться? Ох и жалко же будет сейчас уезжать, труды его даром не пропадут, но кое-что из-за границы сложнее сделать будет. Времени да сил куда как больше уйдет.

Спокойно вошел Руди в зал Сердоликовый, поклонился честь по чести, заодно на палаты государевы еще раз полюбовался.

Не просто богата Росса, они еще и красоту ведают. Вроде ни позолоты, ни занавесей, один камень природный, как он есть, но в какую красоту уложен? Заглядишься, залюбуешься! Мозаика затейливая по стенам вьется, инкрустация такая, что король франконский Лудовикус свою корону скушал бы от зависти, а полы-то какие! Плиточка к плиточке уложена, жилочка в жилочку каменную перетекает, словно так из горы и вырезано куском одним! Какие деньги не заплати, а так не сделают, тут мастерство надобно иметь немалое, и мастера такие не каждый век рождаются!

Борис его принял не на троне сидя, к окну отошел, оттуда и кивнул приветливо. Руди мигом насторожился, ничего приятного не ожидая для себя.

— Проходи, мейр Истерман. Проходи.

— Ваше величество…

— Мейр, ты мне нужен будешь. Пока зима стоит, поедешь в свой Лемберг, а оттуда в Джерман и Франконию.

— Ваше величество? — откровенно растерялся Руди. — Чем я могу тебе послужить, государь?

Борис на Руди посмотрел, не поморщился, нет. Далеко он уж от того мальчишки ушел, который Рудольфусу пакости разные подстраивал. Хотя и сейчас мечталось: вот кинуть бы Истермана в болото с пиявками! Стоит тут, весь чистенький, весь раззолоченный, аж светится — вот с детства не нравился он Борису! Причины?

Не нравился, да и все тем сказано! Какие тут еще причины надобны⁈

А тут… после того катания на саночках, после подлости Истермановской, думал Борис, что с