Шартрская школа - Коллектив авторов

Под небосводом земля легла, и волна зашумела,

160 Новым свечением горд, обновляется звездный эфир,

Скот и рептилия, рыба с птицей — в чине творенья

Каждый место себе подобающее получил.

Ползает этот, идет другой, кто плывет, кто летает —

Каждый по нраву себе одному образ жизни избрал.

Все получили свое: зверю — лес, травоядному — поле,

Змею — пыль, воздух — крылатым, рыбам — морей глубина.

Рыбе вольготно в воде, летает по воздуху птица,

Шагом ступает овца, и пресмыкается уж.

Точкою малою в центр вселенной земля поместилась,

170 Всем подвижным телам дав долгожданный покой.

Натрое рассечена[208], она то от взора скрывалась,

То открывалась местами на всех семи поясах[209].

Часть ее под водой, под горами, лесами — другая,

И лишь немного совсем свободной осталось земли.

Крепкою мышцею гор хребты круг земной обхватили:

Звездную твердь целиком на плечах своих держит Атлас;

Высей эфирных главой достигнув, сверху взирает

На отягченное тучами небо славный Олимп;

Как людские дела и планет отношенья решают

180 Боги, с обеих вершин силится видеть Парнас;

Кедровым лесом порос Ливан, на Синае ж пустыня,

Там, где священный закон святой получил Моисей;

Вверх вознесся Афон, за ним Эрикс, за теми Кифера,

Столь же высок Аракинф, не ниже его Аганипп,

Горный хребет Апеннин, Эта — могила Геракла,

Липари, полный огня, ароматов букет — Теребинт[210],

Пинд и бессмертных гроза олимпийцев Оссы вершина[211],

Офрис и старцу-врачу[212] давший первый приют Пелион,

Вот и Кавказ, где глядит Прометей неустанно на звезды,

190 Вот и Родоп, где любил на струнах играть кифаред[213].

Высокогорный Гарган возвышает Италии землю,

Твой же утес, о Пелор[214], Тринакрии остров вознес.

Небу Фолоя грозит обоими пиками, славу

В роде двуликом стяжав: кентавров она родила.

Там, где Арктический край простерся, Рифейские кряжи

Снегом сверкают: его в тот климат приносит Борей.

Крепкими узами Альп гряда скована, непроходимы

Западные их теснины, могучим скованы льдом[215].

То, что сокрыто горой, уже не достанется плугу,

200 Лишь на уступе ином заметишь краюшку земли:

Волк схоронился в кустах здесь, лев промышляет в пустыне,

Сушь полюбила змея, непролазную чащу — кабан[216].

Роды членятся на виды, ведь, изначально простая,

В разном природа сама проявляясь себе не равна.

Бивнем слон прочным силен, верблюд же высокой спиною

Горд, украшают чело газели крутые рога.

Бегать привычен олень, и с тою же целью высоко

Ногу стройную гнет в колене проворная лань.

Мужество в сердце хранит лев, а медведь — в цепких лапах,

210 Страшен хваткою тигр, смертоносным клыком — дикий вепрь.

Млеет под мягким руном овца, но суровую тогу

Носит супружник козы, и в такой же ходит она.

Сердце пылает в груди коня, ослик — еле шагает,

Словно под грузом ушей и дух его праздный согбен.

Рыщут, жертву ища, пантера и волк кровожадный,

Та — в неприступных горах, этот — в темном лесу.

Много почета тельцу, однако ж у малой лисицы

В теле тщедушном ума больше гораздо найдешь.

Бык рожден для ярма, а воплощение страха,

220 Заяц, вечный бегун, в ушках находит свой рост.

В горы бежит от людской работы онагр пустынный,

Тело свое от трудов освобождает он сам[217].

Пес, то ль природой к тому побуждаемый, то ли привычкой,

Жизнь свою рад скоротать хозяйского в страхе кнута.

Рысь вот, такое творит она чудо, какого не видел

В мире никто: ведь внутри в ней жидкость, струящая свет[218].

Вот обезьяна на смех нам людскую кажет личину,

Будто бы сам человек, но природу забывший свою.

Вот же и бобр, что готов тело свое поскорее

230 Сам тех сокровищ лишить, до которых охотник охоч[219].

Белка крадется, куница, готовая сделаться шубой

Для богача, ей ничем не уступит и шкура бобра.

Ценность большая, гроза кошелька, соболь благоуханный

Нежную шею обвить сеньора ему суждено.

Воды по лону земли растеклись, увлажняя округу:

Здесь ручеек, там — поток, иль болотом сменяется пруд.

В земли втекает Евфрат, где воздвигла кирпичные стены

Дева бесстрашная[220], чтоб укрепить в Вавилоне свой трон.

Тигр орошает поля, на которых досталось напиться

240 Золота Крассу[221], и Рим по делам его познан там был.

Нил плодоносный течет там, где ты, Магн, изведал на деле,

Как безрассудно порой доверять малолетке-царю[222].

Рвется Авана[223] вперед, чтобы помощь Дамаску представить

Для орошенья земель окрестных, подвластных ему.

Тихо течет Силоам, но счастлив: он видел пророка,

Больше того, — самого Бога — вершителя дней.

Святость особая ждет Иордан: удостоен он чести

Тело благое омыть Того, кто его сотворил.

Избороздил Симоент Сигейское поле[224], счастливей

250 Был бы он, если б Парис разумней любовь расточал.

Знает Тринакрия, где ее увлажняют Альфея

И Аретузы вода, но тиранам она отдана.

Тибр свои воды стремит в море, на этой дороге

Роскошь Рима узреть и славу деяний его.

По лигурийским лугам[225] спускается По, гонит волны,

Прямо к Венетам легла дорога прямая его.

Рона течет, где Агавн мог видеть ты славную битву,

В коей кончину стяжал мучеников легион[226].

Вот Эридан — он один выжил во время напасти,

260 Той, что на землю принес Фаэтоном зажженный пожар[227].

Сена струится в местах, где вели свои войны потомки

Древних царей, что ведут от Пипина и Карла свой род.

Ярко на солнце блестит Луара, и город Мартина

Средь разноцветных полей и звездных речушек стоит[228].

Мхом облачаются вод источники, берег же — дерном,

Землю скрывает трава, чащу — густая листва.

Ветви