Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер

экране образ, который я передал ему в начале разговора. Он сразу же сконцентрировался на экономических преимуществах, зациклился на цифрах, наполнив свой разум параграфами трудового законодательства, и в конечном счёте освободился от моего влияния, внутренне ведя с собой монолог: «эта девушка и так достаточно хорошо оплачиваема, я не дам ей ни сантима больше». Не оставалось ничего другого, как ждать в этом большом здании, установив охрану.

Меры оказались бесполезными. В девятнадцать тридцать появился Клаудио, сама элегантность, он даже не забыл надеть парик, который молодил линии его внешности. Хитрец, он следил за домом Крешины с короткого расстояния. Он и тот, другой. Морейра выказывал не меньше интереса.

Я двинулся за ними следом.

Муж «донны» Марсии, одетый как щёголь, искал телефон, который не составляло труда отыскать. В соседнем кафе был один телефон. Он набрал оттуда номер Фафы, портье пансиона, с которым я познакомился днём, во время своих исследований. Когда тот ответил, Клаудио попросил его тайно прийти за ним. Дела, знаете ли… Он не пожалеет об этой тайне. Оба они посмеялись в трубку.

Служащий, старый добродушный человек, которого алкоголь начинал волновать уже в первые вечерние часы, пришёл без опозданий. Внимательный и мудрый, он склонил ухо ко рту Клаудио, чтобы лучше расслышать его, а на лице его искрилась добрыми морщинками улыбка, которая могла быть вызвана как добрыми, так и дурными вестями.

Ногейра торжественно что-то прошептал ему. Ему срочно нужна была его помощь. Он должен был знать наверняка, какие молодые люди собрались в четвёртом номере. Девушка была его дочерью. Он не будет шуметь или скандалить, но ему нужно подтверждение. Никаких затруднений. Ему было необходимо лишь знать того, кто пытался сбить её с толку, чтобы уладить семейные дела без лишнего шума. Поэтому он прибегал к его помощи, помощи своего преданного друга. Он не мог обойтись без его помощи.

Фафа понял его и сказал, что малышка, которую ждут, уже в номере. Он видел её совершенно одну, сквозь неприкрытую дверь. Она сидела на постели и листала журналы. И перед накопившимися вопросами он сообразил, что это молодая особа, которую он видел немногим ранее, когда она беседовала с владелицей этих мест. Да, он помнил её имя. Эта была Марита.

Клаудио стал более сдержанным и попросил того, чтобы он погрузил пансион во мрак. Пусть он вынет один из предохранителей в электрооборудовании. Исправление потребует всего лишь минут пятнадцать темноты. Этого хватит, чтобы он всё узнал, а хозяйка и гости и не догадаются о его присутствии. Он будет держаться в тени, в том углу, где нет освещения, и ему будет легко опознать молодого человека.

Хоть и наполовину пьяный, человек принял вид хитреца и заметил, что это очень серьёзная проблема. Он выполнит просьбу, но что было всё без шума. Он не хочет иметь дело с полицией.

Клаудио вложил ему в руку две банкноты по пятьсот крузейро, и тогда, слегка успокоенный, Фафа осведомился о точном времени, когда ему нужно будет действовать. Ногейра объяснил ему, что у него осталось всего десять минут, поскольку он будет ждать выключения света ровно в восемь часов вечера.

И они расстались. Я терялся в мучительных догадках, но тут мне подоспел спасительный сюрприз. Едва я сделал несколько шагов по улице, как с радостью столкнулся с братом Феликсом, который сжал меня в своих объятиях.

Меня охватило волнение. Поставить его в курс всех моих тревог было делом нескольких секунд. Наставник получил всю информацию из моих кратких фраз.

Не теряя ни минуты, мы отправились по направлению к общественному павильону, лампы которого вдруг резко погасли, когда мы уже были на его пороге. У меня сложилось впечатление, что это стало уже привычным, поскольку мрак не вызвал никакого оживления. Там и тут засверкали свечи своим колеблющимся пламенем.

Мы пошли к изолированной комнате.

У входной двери застыл Клаудио, обвитый вампиром. Они словно были плотно подогнаны друг к другу. Пара со сходными чувствами и намерениями. Их сердце выбивало дробь, они заранее предвкушали дичь, которая не могла ускользнуть от них. С близкого расстояния я видел, что оба наших героя оказались в венце смягчающего света Феликса. Но для них этот восхитительный феномен словно и не существовал.

Эта трогательная и тревожная сцена вызвала у меня образ двух волков с человеческими лицами и рядом с ними набожного посланника Небес, который напрасно старался дать им слово и вдохновение Иисуса Христа.

Оба эти существа погрязли в ментальной трясине похоти, выказывая настолько сильную алчность, что не было ни малейшей трещинки в этом вулкане сексуальных аппетитов, которая могла бы позволить спроецировать на них хоть одну возвышенную мысль.

Агрессивный запах гвоздики внезапно атаковал моё обоняние. Где я мог ощущать подобный запах сегодня? В изумлении, я вспомнил. Это был экстракт, которым пользовался Жильберто. Я чувствовал его во время разговора в Лидо. Из своих наблюдений я понял, что Ногейра постарался одеться как молодой человек, вплоть до узла и величины галстука. Он не забыл ни одной детали.

Мы ещё не успели подумать о каком-либо вмешательстве, как оба они вошли в комнату.

Для нас темнота не являлась препятствием, и мы увидели, как бедная девушка встала, шепча фразы сильной страсти и глубокой ностальгии, в тревоге раскрывая свои объятия, не проявляя ни в малейшей степени бдительности… Она думала, что пришёл любимый ею человек… Это был он, вне всяких сомнений… В этот миг все её намерения, все её фибры звучали в унисон с одной лишь мыслью, одним призывом: отдаться…

Клаудио и тот другой застряслись от прилива чувств, уже в совершенном молчании.

И не было ничего, что могло бы помешать нежелательной связи.

Действуя за себя и за своего вампира, Ногейра привлёк дочь к груди и порывисто обнял.

Загипнотизированная своими собственными размышлениями, бедная девушка, побеждённая, без сопротивления отдалась ему…

Охваченный чувствами, которые мне невозможно было бы представить, брат Феликс покинул комнату, и я последовал за ним.

Выйдя за порог входной двери, я увидел, как наш потрясённый наставник устремил глаза к небу… Я же, в смятении, был не в состоянии произнести ни малейшей молитвы. Я мог лишь хранить почтительное молчание в присутствии его встревоженного отцовского сердца, который пришёл из высших сфер испить невыразимое смятение в безымянной пытке, застыв в молчаливой молитве, которая выражалась теперь крупными слезами на его лице!

Люди, братья, хоть вы не можете ещё жить в святости, перед низшими инстинктами, пытающими наши животные души раскалёнными щипцами тяжких обид виновного прошлого,