Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов

– Кто здесь?

– Простите, мы хотели бы зайти к вам, если можно, попросила Ф. Г., чуть заикаясь.

– Фаина Георгиевна! Вам – всегда! – седая женщина заулыбалась и распахнула дверь, говоря при этом без остановки: – Вы меня, конечно, не помните. Я актриса Московского областного театра, теперь на пенсии, служу вахтером. Сутки здесь, двое – дома. Мы с вами снимались в «Небесном тихоходе»!

– Какая у меня там роль! Микроскопическая! – Ф. Г. прошла в холл и стала нетерпеливо оглядываться по сторонам.

– Но очень смешная! – не останавливалась вахтерша. – Вы – докторша, я – медсестра, в массовке, – подносила вам мензурку. Недавно смотрела картину с внуками по телику, как они говорят, так себя и разглядеть не могла. А вами любовалась!

– Спасибо! – поблагодарила Ф. Г. – Можно мы…

– Я вот только хотела вам сказать, вернее спросить, – продолжала вахтерша, – почему это в картине вы теперь говорите не своим голосом?

– Как не своим? Не может быть! – застыла Ф. Г.

–Может! Может! Фильм, очевидно, переозвучен, там написано: «Восстановлен на „Мосфильме“».

– Бандиты! – Ф. Г. заскрипела зубами. – Они звонили мне, просили приехать, а у меня гастроли. Это же кодла халтурщиков! Восстановление! Воспользовались тем, что режиссер Тимошенко уже на том свете! Лишить голоса актеров! По милости этих гангстеров мы уже не можем слышать Качалова, Хмелева, Москвина, Климова! Куда писать, скажите? Где найти управу на этих мародеров и импотентов, что сами ничего не могут и зарабатывают на освежевании чужих плодов! – Ф. Г. не на шутку разволновалась. – Можно я закурю?

– Вам все можно, голубушка! – вахтерша подвинула к ней кресло.

После десятка затяжек возмущение улеглось, и Ф. Г. спросила:

– А что теперь в этом подвале? Почему театр Станиславского?

– Здесь наш склад костюмов и репетиционный зал.

– И Яншин тут репетировал?

– А как же! Ему, конечно, как главному режиссеру, давали в театре любое помещение, а он попросился сюда и весь застольный период «Турбиных» провел здесь, – объяснила вахтерша.

– Удивительно! Представляю, каково ему в этих стенах было! – Ф. Г. сделала загадочное лицо и повела меня в глубь коридора.

Большой зал, в котором мы оказались, когда-то был, по ее словам, рестораном.

– Вон там подмостки, они сохранились, – поясняла она, – а здесь стояли столики – маленькие на двоих и чуть больше на четверых. Яншин с Норой сидели обычно у самой эстрады, мы с Ириной – за ними. И слушали Маяковского. Он читал только лирику и читал так, как дай Бог каждому артисту. С безумно грустными глазами. По-моему, в него влюблялась каждая, я – в числе первых.

А потом мы шли в другой зал. Посмотрим, что от него осталось.

На пороге другого зала Ф. Г. застыла как вкопанная:

– Это чудо! Время пошло вспять, только вчера я была здесь и мне едва стукнуло двадцать!

Я с любопытством взглянул на нее.

– Не смотрите на меня так: я не сошла с ума и не потащу вас немедленно в загс. Лучше попытайтесь почувствовать себя в прошлом.

Она замолчала, и мы стали рассматривать Бог знает как сохранившийся зал в стиле модерна начала века. Высокий темно-зеленый потолок, два больших окна вверху с цветной прозрачной мозаикой – зелеными растениями под водой. Люстра – эллипс под потолком, украшенная рисунком, напоминающим тот, что на окнах. Гладкая темно-зеленая изразцовая печь с золотистыми заслонкой и духовой отдушиной, о которых может мечтать любой музей. Бра – прилепившиеся к стене раковины, блеклый свет из них гас в потолке. На длинном столе – лампа, перекрытая зеленой пластиной, с зеленой же крышкой-эллипсом. Уют и полумрак.

– И диван тот же! – Ф. Г. уселась на не очень удобную конструкцию с массивными деревянными подлокотниками и высокой спинкой, обитой серым сукном. – Такие стояли когда-то во МХАТе, потом их отправили на свалку. А тут были еще ломберные столики – на них резались в покер. Нора и Ирина – страстные картежницы, не выходили отсюда сутками, а в зале напротив стояли биллиардные столы, там царствовали Булгаков, Яншин, Маяковский. Нора, по-моему, и познакомилась с ним здесь. То ли за ужином, то ли за картами. Владимир Владимирович не брезговал ими, играл с азартом, хоть и не любил проигрывать – даже дамам.

Ф. Г. посмотрела вокруг отрешенным взглядом, будто прислушалась к чему-то.

– Вы слышите? – спросила неожиданно. – Это бурчит у меня в животе. Я сейчас же умру от голода! Случится кома – и вы увезете меня отсюда ногами вперед. Немедленно едем обедать! Все, все вам доскажу потом.

За обедом Ф. Г., испытывая мое терпение, говорила о чем угодно, только не о том, что обещала:

– На первое у нас еврейский бульон: он готовится из недоваренной курицы и трижды процежен, поэтому такой светлый, и кнели особого состава: помимо картошки через мясорубку туда добавляются куриные потроха, тоже перемолотые, и не от одной курицы, конечно. Это еда для меня – от нее не пополнеешь. Для вас есть еще второе – курица под соусом бешамель.

Она с таким удовольствием произносила все эти не очень знакомые слова, так подробно описывала прелести поглощаемых нами компонентов, будто всю жизнь провела у плиты.

– Так вот, – сказала она наконец, когда мы перешли в комнаты и Ф. Г. затянулась «Лордом». – Это был самый удивительный набор во мхатовскую студию, неслыханно маленький – всего пять человек: Нора, Нина Антоновна Ольшевская, с которой вы, если вам верить, познакомились у Ардова, Ирина Кокошина, моя Ирина Вульф и среди них затесался единственный мужик – Володя Грибков.

Представляете, какой на этом курсе был дефицит лиц мужеского полу? Неудивительно, что Мишу Яншина – он уже заканчивал студию, когда новые первокурсники уговорили играть с ними «Соломенную шляпку» Лабиша, – окружили таким вниманием, что он сразу влюбился в Нору. Да и по пьесе они – пара голубков: он – жених Фадинар, она – его невеста. Бывает, любовь на сцене перерастает в любовь по жизни, но часто она и кончается, как только спектакль снимают с репертуара.

Здесь все случилось по-другому: Мише – 22, Норе – 18. Они сблизились, а затем и поженились. Была у них на свадьбе – Ира меня затащила. Венчались они в церкви Воскресения на Успенском Вражке. Один из шаферов – Булгаков, Мишин партнер по бильярду в Артистическом клубе. Я знала Михаила Афанасьевича шапочно, а Маяковского Миша почему-то не пригласил. Может быть, его не было в Москве – он тогда часто колесил по свету.

В тридцатом году роман Маяковского с Норой закрутился с бешеной силой. Встречались они