Дело Мансурова. Империя и суфизм в Казахской степи - Паоло Сартори

на Кавказе против имама Шамиля и восстанию Кенесары Касымова. Конечно, это был очередной виток информационной паники – перед глазами чиновников сам собой вставал некий собирательный образ суфийского лидера, способного своей харизмой объединить мусульман различных этнических групп. Именно поэтому сподвижников Дукчи Ишана разыскивали не только на территории современного Узбекистана, но также и в Казахской степи, и в Волго-Уральском регионе.

Заключение

Дело Мансурова стало крупным событием в имперской истории. Оно оставило глубокий архивный след, который позволял колониальным чиновникам и миссионерам активно использовать материалы следствия для конструирования новых мифов об угрозах со стороны «фанатичных» среднеазиатских ишанов и мулл во второй половине XIX – начале ХX века. Такое фрагментарное использование данных колониального архива и их адаптация к условиям новой политической конъюнктуры были оправданы разными обстоятельствами того времени – необходимостью проведения реформ по ограничению влияния мусульманских институтов в Казахской степи, христианизацией и русификацией кочевников, их интеграцией в колониальное общество, карьерными рисками чиновников и т. д. Немаловажно, что такие интерпретации оказали прямое и косвенное влияние на современную историографию. Вследствие этого исследователи не уделяли значимого внимания делу Мансурова, полагая, что эта история ничем не примечательна и может рассматриваться исключительно в контексте трансформации политики Российской империи по отношению к исламу в Казахской степи в середине XIX века. Между тем материалы этого дела – обширные и противоречивые – распадаются на конгломераты информации, эпистемологическая ценность которой позволяет нам прояснить множество нюансов колониальной истории, главную роль в которой играют не институты и законы, номинально определявшие правила игры, а люди с их амбициями, интересами, симпатиями и жизненным опытом. Именно поэтому главные герои этой книги предстают не одиозными чиновниками, воспринимавшими действительность через набор определенных инструкций и стереотипов, а активными субъектами, способными формировать альтернативную повестку. В то же время империя, обладавшая ресурсами для реализации карательных действий и насаждавшая принцип верховенства закона, не представлялась мусульманам деспотией, которой невозможно было противостоять. Напротив: они активно использовали разные бюрократические изъяны, свою осведомленность в системе колониальных знаний, свои связи для реализации широкого круга возможностей. В итоге дело Мансурова, если внимательно анализировать контекст, в котором оно возникло, открывает для нас широкие перспективы для изучения не только имперской политики по отношению к исламу и суфизму как таковым, но – шире – социальной истории Казахской степи.

В центре нашего повествования была попытка ответить на вопрос: как отсутствие специальных знаний о суфизме среди чиновников влияло на особенности имперского управления и какие усилия предпринимались для преодоления такого невежества? С одной стороны, случай Российской империи, которая в середине XIX века имела обширные территории, населенные мусульманами (Северный Кавказ, Волго-Уральские земли, Казахская степь, Сибирь), и при этом не уделяла большого внимания изучению разных сторон жизни своих подданных, не является уникальным. Многие европейские империи (Португальская, Испанская, Британская, Французская, Голландская), обладавшие заморскими колониями, формировали свои представления о мусульманах на основе похожих стереотипов и ориенталистских тропов. Такого рода фантазии часто приобретали параноидальный характер, когда в любом протестном движении мусульман власти пытались найти следы влияния «безумных» дервишей, «фанатичных» ишанов, «властолюбивых» шейхов. Появление разных востоковедческих, этнографических работ, которые формировали новое и комплексное знание об исламе и суфизме, тем не менее не могло развеять прежних заблуждений. На эту ситуацию, особенно в случае Российской империи, огромное влияние оказывала несбалансированность системы колониального управления и информационная паника. Реагируя на резонансные события своего времени – движение имама Шамиля на Северном Кавказе, восстание Кенесары Касымова, такие люди, как генерал-губернатор Западной Сибири Г. Х. Гасфорт, готовы были искать нового Шамиля или Кенесары где угодно. Ситуация на местах – отсутствие разветвленной системы коммуникаций в условиях обширного пространства Казахской степи, противоречивые данные местных информаторов, разные интересы казахской элиты, военное продвижение империи вглубь Средней Азии и др. – оказывала прямое влияние на низкую эффективность следственных мероприятий. В итоге создавалась только видимость того, что власть контролирует ситуацию, – на самом же деле следствие по делу Мансурова с самого начала развивалось по непредсказуемому сценарию. В то время, когда одни чиновники не видели в этой истории ничего экстраординарного, другие, наоборот, способствовали эскалации колониального насилия, дезинформируя Гасфорта о состоянии дел в регионах. Все это ослабляло колониальное управление, заставляя чиновников тратить значительные ресурсы, а также отвлекать свое внимание от вопросов, которое могли иметь более существенное с социально-политической и экономической точки зрения значение.

Так как следствие по делу Мансурова длилось на протяжении многих лет, мы, конечно, не должны переоценивать наивность отдельных чиновников, обладавших значительными властными ресурсами для продвижения актуальной политической повестки. Выводы Гасфорта могли быть поставлены под сомнение в любой момент не только его подчиненными, но и людьми, институтами, на деятельность которых генерал-губернатор не мог оказывать прямого влияния, – такими, как, например, востоковеды Н. Ф. Костылецкий и Т. Сейфуллин, а также ОМДС. Однако эти эксперты, которые в принципе могли сформулировать альтернативные подходы и отрезвить некоторых чиновников, не стали занимать активную позицию: преследуя собственные интересы, они своими двусмысленными и поверхностными комментариями ввели следствие в еще большее заблуждение. Такого рода экспертиза свидетельствует, что даже наличие необходимых знаний и опыта не являлось непременным условием эффективности колониального управления. С одной стороны, сама бюрократическая система не всегда создавала условия для карьерного роста талантливых востоковедов и переводчиков, многие из которых к тому же не хотели связывать свое будущее с различными колониальными ведомствами из‑за рисков утраты академической репутации. С другой стороны, такие учреждения, как ОМДС, вынуждены были стратегически маневрировать между собственными интересами, интересами государства и прихотями мусульман. Деятельность ишанов, дервишей, шейхов политизировалась на всем протяжении имперского периода. В одних контекстах такая политизация не выходила за рамки ориенталистских фантазий и экзотизации Востока, в других она обуславливалась требованиями активных репрессивных мер, которые могли привести к непредсказуемым последствиям. Случай Мансурова, сподвижниками которого с легкой руки некоторых чиновников и переводчиков оказался ряд указных мулл, мог распространить тень политических подозрений на ОМДС – поставить под сомнение лояльность самого муфтия и активизировать дискуссию о реформе этого учреждения.

Разобравшись с особенностями следствия, противоречиями между имперским знанием и невежеством, совокупностью интересов, которые преследовали разные акторы, фигурировавшие в деле Мансурова и прочих перипетиях колониальной истории, мы вместе с этим должны прояснить и другой немаловажный аспект: что нам дает эта история для понимания специфики распространения суфизма в Казахской степи в середине XIX века? Конечно, массив имперских источников, если их сравнивать между собой и подвергать критическому анализу, позволяет разглядеть как общие, так и некоторые специфические черты взаимодействия между мусульманами, обратить внимание на развитие книжной культуры и циркуляцию исламского знания