Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

только о крыше

которая молча и сухо покрывает их

Но крыша – далеко не небо

А небо – увы дождит

«Ворочаюсь в берлоге улиц…»

Ворочаюсь в берлоге улиц

проснувшимся шатуном

Таёжный князь поднимается над хребтом

косым белым облаком

Из семицветного лука

стреляет мне в правый глаз

(чтобы не подпортить шкуры)

стрелой вины за пращура

разорившего его вотчину

После случившегося

прищурясь наивно лукавит

Что убийца не он

а его заклятый недруг

Что сам он всегда был искренне предан союзу

Что вовсе не он а я именно я – враг

поразивший свой глаз…

Подранком слепо мечусь в берлоге улиц

в поиске несуществующего обидчика

стараясь поверить обману…

Суфийское

Л.К.

Нас с тобой разделяет стена

из спрессованной пыли.

Вся моя жизнь —

прорыв сквозь дремучесть и крутость

к твоему огоньку:

Сквозь непроглядную темноту —

на звук журчания ручья,

скрытый в дыхании,

которое даёт жизнь глиняным птахам

и жаждущему пустыннику,

идущему между отвесов.

Я стою пред тобою,

как первоклассник, —

разинувший рот и

теряющий кепку с запрокинутой головы —

впервые увидевший звёзды.

Не отпускай меня ни на шаг,

не дай заблудиться,

не дай пройти мимо,

спутай намертво по рукам и ногам,

вдохни меня и задержи дыхание,

чтобы я разлился по твоей крови,

став Единым.

Реликварий

1.

Ночью вдруг встала ярко-жёлтая яйла,

с добрым Роман-Кошем во главе;

травинка, качающаяся в порывах

над синим морем в ослепительных солнечных пятнах… —

реликвии, вытянутые памятью из прошедшего.

Ослепительным солнечным пятном

навернулось щемящее:

Счастье ассоциируется тобою только лишь

с прошлым, с травинками на фоне

ослепительного моря.

Заоконным цветам никогда уже

не достичь той яркости.

2.

Реликварий.

Сохранившиеся пыльные экспонаты,

которые бытуют лишь в его ящичках.

Люди меняются, а их не существующие уже в яви

образы —

твои прежние представления о них – хранятся здесь,

аккуратно пересыпанные нафталином.

Как велико разочарование от нестыковки

оригинала и копии при встрече…

Люди уходят навсегда…

И с тобой навсегда остаются

лишь сохранившиеся мёртвые образы,

с вопросом о прошлогоднем снеге,

но нет, теперь они не мертвы —

они берут на себя жизненность ушедших,

заменяют их собой,

то появляясь, то прячась в шуршание ящичка.

А где сейчас юная красавица

Вика Лазариди из молодого цветущего Грозного,

который теперь тоже лишь экспонат

Реликвария.

«Отяжелевший кузнечик…»

Отяжелевший кузнечик,

растерявший песни свои в промежутках

между горящими окнами,

сядь на Его ледяную ладонь

похожую на городской каток,

забудь своё имя,

стань акридой и верблюжьей шерстинкой,

стань эпигоном и жестяной пробкой,

не помнящей родства,

но сохранившей запах…

Три мудреца в одном тазу… —

славная будет охота,

славная будет память…

Сыплющаяся ночь. Капающий кран

Проходящие сквозь пальцы и трещины сбережения.

Будь попрочнее старый таз…

на голове трогательного безумца…

не было бы этих проблем…

и очередного побежденного ветряка…

Отяжелевший кузнечик в сыплющейся ночи,

нет в жизни…

Разбитое корыто…

«Желтая бабочка —…»

Желтая бабочка —

всю ночь —

о неоновый фонарь —

язычком огня —

Сестрица той снежинки,

которая несла меня сквозь зиму

на своих гранях, превращая в неоновый блик,

в металлофонную голографию…

Цыган в надрыве режет горло о струны

и уходит по вытекающей крови,

и белая кобылица идет за ним.

Лишь запёкшийся мост над крышами крыш,

над пилотками и капающими кранами,

над Удовлетворяющимися и Унижаемыми…

А Децебалл хохочет, умирая,

и дождь хлещет по его щекам…

Насквозь.

«Рыжая белка…»

Рыжая белка

вырывается из моего горла

и скачет по моему следу

и по вершинам моих тополей

и по бетонным стенам

с ветки на ветку

с карниза на карниз

с балкона на балкон

и глаза ее – цветки цикория

а распушенный хвост ее – моя душа

и нет ей покоя

Ее цели – кедровая шишка солнца

и хрустящие снеки воспоминаний

в целлофановом пакетике амнезии

и нет ей покоя

ни среди моих тополей

ни среди средиземноморских пиний

и глаза ее – цветки цикория

и распушенный хвост ее – моя душа

и в горле моём – ее гнездо

куда она никогда

не вернется

Адьос!

«И пёстрый дятел…»

Дочке

И пёстрый дятел

будет вместе с нами…

А может быть, мы с ним, втроем …

таким единым трио…

Ты – на гулкой окарине, похожей на безголовую птицу,

покорно сложившую крылья с надписью «Rock-line»,

чтобы превратится в поющего кита…

Я – на своем старом походном сапоге,

чей слух настроен на усложненные ритмы земель,

убегающих из-под ног каждого,

чтобы никто не мог остановиться и сказать: «Я есмь!»

А дятел – на волшебном заречном дереве,

казавшемся с веранды одноногой

невысокой акацией из саванны,

но превратившемся перед нами в высоченную

старую многоствольную иву

на краю некошеной пустоши…

Малыш,

пусть весь воздух этого обширного

заливного