Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Позднее, во второй половине XIX века, с ростом революционных настроений литературная критика воспринимает пушкинский скептицизм по отношению к народу как некий анахронизм и ретроградство. Николай Добролюбов, разбирая сюжет «Капитанской дочки», спорит с Пушкиным: «Нам кажется напрасным опасение автора (Пушкина. — Прим. авт.), что в нашего крестьянина невозможно даже вдохнуть дух общины, дух братства и товарищества. <…> Но неужели наш мужичок так привык гнуть спину, неужели ему так приятно проливать [пот] за чужой работой, отказывая самому себе в куске насущного хлеба, — неужели все это сделалось для него такою насущною потребностью, что в него даже нельзя вдохнуть желания лучшей участи? К счастию, факты показывают противное… Равным образом нашему крестьянину нельзя отказать и в духе братства и товарищества»[219]. Точка зрения Добролюбова характерна для прогрессивной интеллигенции второй половины XIX века. В отличие от своих непосредственных предшественников, просвещенного дворянства времен Пушкина, образованные разночинцы и городские интеллектуалы, к которым принадлежал Добролюбов, не видят в народе опасного зверя.

Кстати, по словам Владимира Набокова, «в 60-е и 70-e годы известные критики, эти кумиры общественного мнения, именовали Пушкина олухом и яростно провозглашали, что пара сапог для босого мужика важнее всех Шекспиров и Пушкиных, вместе взятых»[220]. Под известными критиками и кумирами общественного мнения Набоков имеет в виду и Добролюбова. Правда, в официальной печати Добролюбову приходилось считаться с авторитетом Пушкина, поэтому он сравнительно деликатен в критике главного русского поэта. В биографической статье «Александр Сергеевич Пушкин» Добролюбов характеризует поэта как великого и признает, что тот «оказал благотворное влияние, обративши взор народа на дорогу, по которой должны были пройти другие», хотя осторожно критикует за «бесцельное направление исключительной художественности»[221].

Зная политические и философские взгляды Добролюбова, мы можем предположить, что он занимал куда более резкую позицию в отношении Пушкина и вполне мог называть его олухом. К писателям-современникам, позволявшим сомневаться в народной мудрости, Добролюбов относился непримиримо. Если бы «Капитанская дочка» вышла в свет не в 1836 году, а тридцатью годами позже, тогдашняя критика разгромила бы ее.

В 1850–1860-е годы окончательно сменяются господствующие взгляды в среде интеллигенции. На смену умеренным либералам пушкинского толка приходит радикальное революционно-демократическое поколение шестидесятников, чьи голоса с благословения главного редактора «Современника» Николая Некрасова постоянно слышатся со страниц журнала, благодаря чему получают широкую известность в обществе. Это уже упоминавшиеся Николай Добролюбов и Николай Чернышевский[222]. В обществе постепенно утверждается мнение о том, что революционные преобразования неизбежны и у народа есть право вершить собственную судьбу с оружием в руках.

Разумеется, у шестидесятников находится множество оппонентов в консервативной среде. К самым ярким и ярым можно отнести Федора Достоевского, выразившего свои антиреволюционные взгляды в романе «Бесы». В целом же литературный пароход продолжал дрейфовать от правого берега к левому.

Во многом идя на поводу у революционно-демократической критики, Ивана Тургенев создает не самый выразительный образ революционера Инсарова в романе «Накануне».

Сюжет романа таков. Разгорающаяся в Болгарии революция заставляет студента Инсарова, этнического болгарина, бросить учебу в Москве и уехать на родину вместе со своей возлюбленной Еленой, на которой он женится вопреки воле ее родителей. Именно в Елене, а не в безрассудном Инсарове, Тургенев видит новый тип человека: раскрепощенного, волевого, думающего.

Сегодня, спустя более чем полтора столетия после выхода романа, произведение сложно назвать творческой удачей Тургенева: разрыв между личными взглядами автора и Инсаровым в конечном счете приводит к фальшивости, искусственности героя. Подобные сюжеты в произведениях Ивана Тургенева беспощадно высмеивал Владимир Набоков: «Он никогда не поднимался до высот “Мадам Бовари”, и причислять Тургенева и Флобера к одному литературному направлению — явное заблуждение. Ни его (Тургенева. — Прим. авт.) готовность взяться за любую модную общественную идею, ни банальный сюжет (всегда примитивнейший) невозможно сравнивать с суровым искусством Флобера»[223].

Отношение современников к «Накануне» было противоречивым. В статье «Когда же придет настоящий день?» Добролюбов раздраженно называет образ Елены «несмелым, практически пассивным»[224]. Такие персонажи, как Елена, не способны творить историю. Наоборот, они стоят на пути у истории.

При этом Инсаров, которого Тургенев нарочно не наделяет положительными качествами, очаровывает Добролюбова решительностью, готовностью бороться за революционное освобождение родной страны от гнета. В заключение критик выражает надежду на то, что и в русском народе отыщутся свои Инсаровы.

Такое прочтение романа совершенно не соответствовало первоначальной задумке Тургенева. Он даже поставил Некрасову ультиматум: если рецензия Добролюбова выйдет в «Современнике», то Тургенев покинет редакцию. Некрасов ультиматум отклонил и занял сторону Добролюбова, после чего в знак солидарности с Тургеневым разорвали связи с «Современником» Лев Толстой и Иван Гончаров.

Надо заметить, что добролюбовская статья «Когда же придет настоящий день?», а вместе с ней и роман Тургенева «Накануне» сыграли роковую роль в истории революционного движения в России. Известная революционерка-террористка Вера Засулич отмечала, как сильно повлияла на нее статья Добролюбова. По ее словам, критику удалось «написать с недопускающей сомнений ясностью свое революционное завещание подрастающей молодежи образованных классов»[225]. И вот почему негодовал Тургенев: он полагал, что его произведение использовали в революционной пропаганде, методы которой он никогда не разделял.

Можно ли объяснить «реакционность» Тургенева и его неприятие революционных перемен, как и умеренность взглядов Пушкина, лишь тем, что оба они принадлежали к привилегированным сословиям и потому не понимали подлинных потребностей народа?

Подобная теория полностью разбивается при прочтении «Несвоевременных мыслей» Максима Горького — босяка, знавшего народ, как никто другой. Революционный 1917 год, породивший в стране произвол, террор и беззаконие, шокирует Горького, он надолго разочаровывается в собственных идеалах и с дозволения Ленина эмигрирует из Советской России в Европу. В Москву он окончательно вернется лишь в 1933 году. Горький пишет: «Надо же понять, пора понять, что самый страшный враг свободы и права — внутри нас: это наша глупость, наша жестокость и весь тот хаос темных, анархических чувств, который воспитан в душе нашей бесстыдным гнетом монархии, ее циничной жестокостью»[226]. Народ, веками живший в рабстве, наконец обретя свободу, вдруг проявляет темные качества, оказывается не способным созидать новый, а главное, лучший мир.

В советские годы официальная пропаганда всячески нивелировала критику революционного движения, романтизируя и героизируя шестидесятников XIX века, видя в них предшественников большевиков и уже за это возводя их в сакральный пантеон революционеров.

Юрий Трифонов в «Нетерпении» 1973 года осторожно возвращается к вопросу о правильности пути, который выбрали русские революционеры в 1860-е годы, ведь именно этот путь предопределил ход истории в XIX и XX веках.

Роман строится вокруг этического и идейного противостояния между Андреем Желябовым, одним из организаторов убийства Александра Второго, и Сергеем Нечаевым,